Архивы метки: семантика

Превосходная степень и бедность речи

Многие слова предназначенные для употребления лишь в особых случаях сегодня стали настолько заезжены, что их смысл часто проходит мимо сознания, вызывая разочарование и скуку. Если почитать, что люди пишут в соц сетях о своих впечатлениях, то можно заметить, что решительно всё вокруг стало вкуснейшим, чудеснейнейшим, наисладчайшим, божественным, запредельным, невероятным и так далее. Тексты перегружены эпитетами в превосходной степени настолько, что это стало нормой.

Чтобы как-то выделиться на фоне этого царящего гиперболизированного восторга, люди начали широко использовать средства метафоры. Эмоции стали бомбическими, крышесносными, ракетным. Иногда, от отчаяния найти свежий незамыленный термин, страстно желая потрясти воображение читателя, люди, потеряв всякую стыдливость, прибегают к матершине или скабрезности вроде “писаюсь от счастья”. А как ещё заявить о себе, захватить внимание читателя, который отсекает эту набившую оскомину “превосходную” лексику словно спам?

Как сделать так, чтобы тебя услышали в этом кричащем безумии восхитительнного восторга?

В студенческие годы, у нас на кафедре физики был преподаватель, который знал как это сделать. Если во время семинара, допускающего полемику, аудитория начинала шуметь, он начинал говорить чуть тише и меньше, но используя вместе с тем простые и чёткие речевые конструкции обладающие силой конкретики. Тем самым он снижал накал страстей и обращал внимание на подлежащую суть.

Если человек не способен ясно выразить свое отношение к предмету, обратив внимание на конкретные детали или свойства, вызывающие у него восхищение, он неизбежно будет выражать себя через накрученные эмоции и гипертрофированные восклицания, не несущие при этом никакой полезной информации о предмете. Таким образом, если попросить его описать 5 разных блюд которые ему очень понравились на банкете, то на первой волне восторга он выдаст из себя весь свой запас эпитетов божественно-нерельно, вкуснейше- нежнейше и, возможно, уже к третьему-четвёртом блюду зайдет в повествовательный тупик.

Профессионал может сдержанно и спокойно сказать, что майонез достаточно приятен на вкус и весьма хорош с точки зрения густоты, фактуры и цвета, но чуточку горчит, и мог бы быть более ароматным если бы мы использовали вместо консервированного лимонного сока свежевыжатый сок лайма и добавили щепотку асафетиды.

Непредвзято говорить о деталях, значит дать читателю свободу самому решить на сколько это было вкуснейше, нежнейше и божественно. В противном случае всё можно свести к формулировкам “бомбический концерт”, “космический торт”, “восхитительный уикэнд” и превратиться в ходячее приторное клише неспособное зацепить внимание и пройти спам фильтр.

Трудности перевода

Посмотрел сюжет про нашего соотечественника который расшифровал письмена майя. И задумался, почему порою так сложно понять что же там имеется ввиду в древних текстах и порою расшифровка дает результат, который выглядит как полная чуш. А оказывается все дело в том, что язык со временем меняется и истинные смыслы слов утрачиваются и слова нагружаются новыми значениями аллегоризируются и метафоризируются.
Сегодня мы понимаем что такое “Сегодня сгорает скидка” а вот археологи спустя 1000 лет будут чесать в затылке что это за ерунда? О чем это они говорят? какойто пожар видимо был в магазине?
Раньше “круча” или “крутой обрыв” означали резкий переход горизонтали в вертикаль, затем стали использовать слово крутой в переносном смысле говря о характере, крутой нрав. Типа можно резко выхватить люлей без церемоний. А сегодня крутой автомобиль, крутой телефон это что? Очень качественный или очень дорогой…. И так со многими словами происходит.
В итоге мы общаемся используя вроде бы один и тот же язык, но смысл слов для разных людей может быть очень разным, ибо истинные значения многих слов либо искажены ли бо вовсе утрачены.

Достоевский – Идиот

Признаюсь, не читал по школьной программе «Идиот» но только что из любопытства ознакомился с кратким и исчерпывающим изложением фабулы. Что я могу сказать, такой шизофрении я в живую насмотрелся и хорошо, что не потратил время на чтение целой книги. Ибо как сказал Станислав Гроф:
 
«Наряду с тем, что современные психиатры везде и всюду склонны патологизировать мистические состояния, существует также и противоположное заблуждение романтизации и возвеличивания психотических состояний»
 
И еще в моей памяти всплыли многосерийные эпические страдания Джейн Эйр, Рабыни Изауры, а так же вспомнилась Санта Барбара. Вобщем Достоевский значительно опередил своё время. Сейчас бы он крутейшим сериальным сценаристом был.

Предложить

Смысл слова предложение – в том что это значит ложить перед кем-то, взять и положить перед кем-то что-то в дар, например поднос с угощениями или украшениями или что-то этакое, пред-ложить, дескать вот я принёс и пред-ложил пред тобой. Фактически это дарение. То есть надо что-то реально сделать, осуществить, принести и положить перед очами того, кому ты это предлагаешь.

Сейчас бытует такое мнение, что предложение можно делать так – “а пойдем в кино?” или там “а пойдем в ресторан?” ну или “а почему бы нам не…” – и суть в том, что еще ничего не сделано. Ладно было-б там как в старые добрые времена “у меня есть два билета в кино, пойдём?” или “я забронировал столик в ресторане на сегодня” – вот это было предложение. Это чего-то стоило. Стоило уже затраченных усилий как минимум. Предложение было ценно.

А сейчас предложение это пустой звук, это некая гипотиза. Ну откажется, ну и ладно. Не велика потеря. Цена вопроса – ноль. Можно сделать другое предложение… Поэтому не удивляйтесь господа, что вам по факту нечего предложить даже девушке. Не говоря уже о том, чтобы предложить что-то Господу.

Как писать понятно и по существу

«Но если мысль может испортить язык, то язык тоже может испортить мысль» — Джордж Оруэлл

Уинстон Смит — вымышленный персонаж и протагонист романа Джорджа Оруэлла 1949 года «1984». Он работает в отделе документации Министерства Правды, где корректирует указы Большого Брата и партийную документацию, чтобы они соответствовали новым реалиям. Он помогает исправлять ход истории, ведь Большой Брат никогда не ошибается. Большой Брат ни в коем случае не может быть неправ, и Уинстон лишь один из тысяч, которые вносят поправки в прошлое, чтобы люди не знали своей истории.

Наилучший способ истребить народ — исказить и уничтожить его историю.

В пятой главе Уинстон обедает с человеком по имени Сайм, образованным членом Партии, который работал над переизданием словаря Новояза, контролируемого языка с ограниченной грамматикой и лексикой, нацеленный на ограничение свободы мысли. Сайм говорит Уинстону, что цель Новояза — сузить диапазон возможных мыслей, чтобы сделать мыслепреступление, т.е. преступление против правительства, невозможным.

Не должно существовать слов, способных передавать независимые, мятежные мысли. Потому что, если вы сковываете язык, следовательно, вы сковываете и разум. Мысль развращает язык, стало быть, язык тоже способен развратить мысль.

Если люди не могут хорошо писать, они не могут хорошо думать. А если они не могут хорошо думать, за них будут думать другие.

Невозможно задумать восстание, если в языке не существует понятного слова, которым можно было бы проиллюстрировать это явление. Таким образом, Большой Брат планировал и далее уменьшать доступный словарный запас, пока всеобъемлющие мысли не сведутся к кротким упрощенным высказываниям.

* * *
Эссе «Политика и английский язык» было опубликовано всего за два месяца до «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертого». Данное эссе дает великолепное представление об опасениях Оруэлла, связанных с упадочным состоянием языка в англоговорящем мире, опасениях, которые он так смело высказал в «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертом».

Впервые я натолкнулся на эссе Джорджа Оруэлла «Политика и английский язык» много лет назад и попробовал использовать его в качестве руководства к своему писательскому труду, обращаясь к нему всякий раз, когда у меня возникали опасения, что я свернул с намеченного пути.

Эссе начинается со слов: «Большинство людей, занимающихся этим вопросом, признают, что английский язык находится в скверном состоянии, но считается, что осознанно мы не можем ничего с этим сделать». Оруэлл, как всегда спокойно и размеренно, делится своими размышлениями по поводу того, как современный писатель мог бы улучшить общее состояние языка. Он перечислил шесть правил писания, которые, по его мнению, помогут в борьбе с ограничивающим языком:

  1. Никогда не используй метафору, сравнение или иную фигуру речи, которую ты привык видеть в печати.
  2. Никогда не используй длинное слово там, где подойдет короткое.
  3. Если можно выбросить слово — всегда выбрасывай.
  4. Никогда не используй страдательный залог, если можно использовать действительный.
  5. Никогда не используй иностранную фразу, научный термин или жаргонизм, если можешь вспомнить обиходный эквивалент.
  6. Лучше нарушь любое из этих правил, чем скажи что-либо варварски неуместное.

Обратите внимание, что слова «никогда» и «всегда» предполагают, что данные правила абсолютны и ни за что не могут быть нарушены. Но сам Оруэлл им не подчинялся. «Политика и английский язык» испещрено пассивным залогом и содержит множество излишеств. Перечисленные правила представляют собой слишком высокий стандарт, Оруэлл и сам это понимал.

Цель эссе была не в том, чтобы представить список строгих предписаний, а сподвигнуть авторов подумать о том, зачем и сколько слов они используют. Писатели должны постоянно спрашивать себя, действительно ли слова, которые они используют, понятны и необходимы. Ибо язык предназначен для выражения, а не для сокрытия истины.

Скрупулезный писатель в каждой фразе, которую он пишет, задает себе, по крайней мере, четыре вопроса:

  1. Что я хочу сказать?
  2. Какими словами это можно выразить?
  3. Какой пример или идиома сделают это понятнее?
  4.  Достаточно ли свеж этот пример, чтобы возыметь эффект?

И, возможно, он задаст себе еще парочку:

  1. Можно ли сказать это короче?
  2. Сказал ли я что-либо такое, чего можно было бы избежать?

Каждое слово, написанное Оруэллом, особенно в конце 1930-х и 40-х, использовалось для борьбы со злой силой того времени, а именно тоталитаризмом. Это было целью его жизни — защищать язык от тех, кто хотел бы «заставить ложь звучать правдоподобно и сделать убийство почетным».

Язык в Британии, писал Оруэлл, был неряшлив, потому что неряшливы были людские мысли. Первая Мировая война оставила Британию в состоянии контузии, амнезии и безнадежности. Британцы считали свою нацию декадентской и прогнившей, бледной тенью самих себя. То, что раньше было гордой и честной культурой, теперь сгорбилось над штыком. Предполагалось, что тому же последует и английский язык.

Но Оруэлл в это не верил. Язык, писал он — не продукт природы, связанный условиями времени. Наоборот, это инструмент, который мы можем использовать в своих собственных целях.

Человек может пить, потому что считает себя неудачником, а потом потерпеть еще большую неудачу потому, что он пьет.

Плохие привычки, вызванные нашими глупыми мыслями, могут быть устранены, порождая более чистые мысли и, в свою очередь, более чистый язык. Оруэлл утверждал, что упадок английского языка возможен только в том случае, если мы осознаем наше прогнившее состояние. Шесть правил Оруэлла требуют, чтобы писатель знал об этих искаженных изречениях, потому что они подчеркивают привычки, которые мешают ясному мышлению.

Он продолжает дискуссию, приводя несколько примеров. Вот сравнение хорошего английского и плохого английского:

Я возвратился и увидел под солнцем, что бегство не для быстрых, и битва не для сильных, и хлеб не для мудрых, и богатство не для разумных, и благосклонность не для искусных; но время и случай одинаковы для всех.

В данном отрывке используются сжатые, короткие, простые слова, понятные всем. Это немного устаревший пример, но идея и значение все равно понятны. Образы, изображенные в отрывке, живые, и они позволяют разуму ясно представить авторский замысел и цель.

Объективные размышления о современных явлениях заставляют сделать вывод о том, что успех или неудача не имеют тенденции быть соизмеримыми с врожденными способностями, но что значительный элемент непредсказуемого должен неизменно приниматься во внимание.

Оруэлл и сам признает, что этот пример — преувеличение. Тем не менее, и в гиперболе есть истина, и часто она необходима, когда пытаешься донести мысль так, чтобы ее поняли. Каждое слово здесь туманно и бездумно, не хватает точности, нет ни одного конкретного слова, всё абстрактно. Предложение избегает эмоциональной составляющей и является мешаниной из научных, технических и шаблонных слов, собранных воедино для придания шарма знания.

Какой из двух примеров выигрывает в качестве — очевидно. В первом примере слово выбирается исходя из представления происходящего, в то время как во втором примере слова просто подбираются по принципу «что проще совместить».

Наихудшее, что вы можете сделать со словами в прозе — подчиниться им.

* * *
Язык может заставить людей заплакать, развеселиться или покраснеть, он может петь песни и рассказывать истории, говорить правду и преподать урок. Язык может напевать рифмованную поэзию, дрейфовать в ритме и танцевать с огнями и звуками. Это превосходный дар — дар, о котором многие даже и не подозревают.

Язык силен, ибо он позволяет человеку высказать миру свою собственную историю и истину, но с таким даром приходит и долг, о котором мы должны помнить. Это осознание критически важно, если мы хотим избежать ужаса «Одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого».

Оруэлл стимулировал авторов быть понятными, общительными, простыми, сильными и целеустремленными. Непонятное, сложное, научное, пустое и бессмысленное письмо предает величайшую силу, данную нам Богом.

Великий враг понятного языка — неискренность. Если есть разрыв между реальными и заявленными целями, то инстинктивно прибегают к длинным словам и заезженным идиомам, как каракатица к извержению чернил.

Джордж Оруэлл – «Политика и английский язык»

Большинство людей, которых вообще беспокоит эта тема, признают, что английскому языку нездоровится, однако принято думать, что никакими сознательными усилиями делу тут не поможешь. Цивилизация наша упадочная — таков довод, — и общий упадок не мог не коснуться языка. Отсюда следует, что всякая борьба с языковыми извращениями — сентиментальный архаизм, вроде предпочтения свечей электричеству или двуколок самолетам. Под этим — полубессознательная идея, что язык — естественное образование, а не инструмент, который мы приспосабливаем для своих целей.

Ясно, однако, что порча языка обусловлена в конечном счете политическими и экономическими причинами, а не просто дурным влиянием того или иного автора. Но следствие само может стать причиной, подкрепить исходную причину, усилив ее действие, — и так до бесконечности. Человек запил, ощутив себя неудачником, и неудач прибавилось от того, что он запил. Примерно то же происходит с английским языком. Он становится уродливым и неточным потому, что наши мысли глупы, но неряшливость языка помогает нам держаться глупых мыслей. Дело в том, что этот процесс обратим. Современный английский язык, особенно письменный, полон дурных речений, которые распространяются из подражательства, но избежать их можно, если только взять на себя труд. Избавившись от них, можно мыслить яснее, а ясная мысль — первый шаг к политическому обновлению, так что борьба с плохим языком — не каприз и дело не одних лишь профессиональных писателей. Я вернусь к этому чуть позже и, надеюсь, к тому времени станет яснее, о чем идет речь. А пока что — пять примеров того, как сейчас пишут по-английски.

Эти пять примеров выбраны не потому, что они особенно плохи — я мог бы привести гораздо худшие, — а потому, что они иллюстрируют различные пороки, из-за которых мы нынче страдаем. Они чуть хуже среднего, но довольно характерны. Я нумерую их, чтобы потом удобнее было к ним обращаться.

1. «Я, в принципе, не уверен в том, что неверно было бы утверждать, что Мильтон, который некогда представлялся фигурой, в некоторых отношениях подобной Шелли, не становился — благодаря накопленному опыту, все более горькому, — все более схожим с основателем той иезуитской секты, примириться с которой его нельзя было заставить никакими силами.»

(Профессор Гарольд Ласки. Эссе в «Свободе слова».)

2. «Прежде всего, мы должны перестать играть в кошки-мышки с мутным потоком фразеологизмов, предписывающим такие вопиюще избыточные сочетания вокабул, как «поставить в тупик» вместо «озадачить» или «нагнать страху» вместо «запугать».»

(Профессор Ланселот Хокбен. (Интерглосса))

3. «С одной стороны, мы имеем свободную личность: по определению она не невротична, ибо не имеет ни конфликта, ни мечты. Ее желания, такие, каковы они есть, прозрачны, поскольку являют собой то, что институциональное одобрение удерживает на переднем плане сознания; иная институциональная модель изменила бы их число и интенсивность; в них мало того, что является естественным, нередуцируемым или культурно-опасным. Но, с другой стороны, социальная связь сама по себе есть не что иное, как взаимное отражение этих самоподдерживающихся целостностей. Вспомним определение любви. Это ли не точная копия маленького ученого? Есть ли в этом королевстве зеркал место личности или братству?»

(Эссе о психологии в «Политикс» (Нью-Йорк)).

4. «Все эти «сливки общества» из клубов и осатанелые фашистские главари, объединенные общей ненавистью к социализму и животным ужасом перед нарастающей волной массового революционного движения, взяли на вооружение провокацию, грязное подстрекательство, средневековые легенды об отравленных колодцах, чтобы оправдать уничтожение пролетарских организаций и возбудить в мелкой буржуазии шовинистический угар для борьбы с революционным выходом из кризиса.»

(Коммунистическая брошюра.)

5. «Если уж надо вдохнуть новый дух в нашу старую страну, то есть один тернистый путь решительной реформы — и это гуманизация и гальванизация Би-Би-Си. Робость здесь будет свидетельствовать лишь о гангрене и атрофии духа. Сердце Британии, может быть, твердо и бьется ровно, но рык Британского льва стал подобен рычанию Основы из «Сна в летнюю ночь», нежному, что у твоего птенчика-голубенка. Новая мужественная Британия не может более терпеть, чтобы ее чернили в глазах, а вернее, в ушах всего мира изнеженные, томные голоса, бесстыдно маскирующиеся под «нормативный английский». Когда Голос Британии раздастся в девять часов, гораздо лучше и менее смехотворно будет, если мир услышит честный голос кокни, а не педантичное, манерное, назидательное, кокетливое мяуканье робких, чистеньких, кисейных барышень!»

(Письмо в «Трибьюн».)

У каждого из этих отрывков свои недостатки, но, помимо совершенно не обязательного уродства, их роднят две особенности. Первая — затасканность образов; вторая — отсутствие точности. Автор либо имеет что-то сказать и не может это выразить, либо случайно говорит что-то другое, либо он почти безразличен к тому, есть ли в его словах смысл или нет. Эта комбинация расплывчатостей и обыкновенной неумелости — самая заметная черта современной английской прозы, в особенности всех политических писаний. Как только касаются определенных тем, конкретное растворяется в абстрактном, и сами собой на язык просятся затасканные обороты речи: проза все реже и реже состоит из слов, выбранных ради их значения, и все чаще и чаще — из «фраз», приставляемых одна к другой, как детали сборного курятника. Я перечислю сейчас, с комментариями и примерами, различные трюки, с помощью которых люди увиливают от труда, требующегося для написания прозы.

Умирающие метафоры. Новая метафора помогает мысли, вызывая зрительный образ, тогда как метафора, практически «мертвая» (напр. «железная решимость»), превращается в обычное слово и может быть использована без ущерба для живости. Но между двумя этими типами есть огромная свалка затасканных метафор, которые потеряли свою ассоциативную силу и используются лишь потому, что избавляют человека от труда самому придумывать фразы. Примеры: перепевать на все лады, встать в строй, попирать достоинство, встать плечом к плечу, играть на руку, положить в долгий ящик, лить воду на мельницу, ловить рыбку в мутной воде, внести раскол, на повестке дня, ахиллесова пята, лебединая песня, рассадник порока, буря недовольства, напрасные потуги. Многие из них можно употреблять, не вдумываясь в их значение (почему, например, «раскол»?) Часто смешиваются несовместимые метафоры. — верный признак того, что автору неинтересно, о чем он говорит. Некоторые расхожие метафоры употребляются в неверном смысле, о чем пишущий даже не подозревает. Например: «эпицентр событий» — людям не приходит в голову заглянуть в словарь и выяснить, что такое эпицентр. Или: «внести большую лепту», хотя монета, как известно, была мелкая, и пишущему достаточно было на минуту задуматься, чтобы избежать нелепости.

Операторы или словесные протезы. Они избавляют от труда подыскивать нужные существительные и глаголы и в то же время нагружают предложение лишними слогами, придавая ему вид полновесности. Типичные фразы: служить подтверждением чего-то, положить начало чему-то, достигнуть взаимопонимания с кем-то, объявить беспощадную борьбу чему-то, проявлять тенденцию. к чему-то, послужить делу чего-то, обозначить приоритеты, приложить все усилия для достижения чего-то, прояснить позицию, найти точки соприкосновения, получить право на существование, чинить препятствия, предпринять конкретные шаги, подчеркнуть важность чего-то, дать основание для чего-то. Идея здесь — исключить простые глаголы. Вместо одного слова: сломать, остановить, мешать, поправить, убить — появляется фраза из существительного, прицепленного к глаголу-отмычке: дать, служить, обеспечить, достигнуть. Вдобавок, при всякой возможности действительный залог заменяют страдательным и вместо глаголов употребляются отглагольные существительные (обеспечить усиление вместо усилить). Банальным утверждениям придается вид глубокомысленных путем конструкции не без-. Простые союзы и предлоги заменяются такими фразами, как: в отношении чего-то, тот факт, что, в интересах чего-то, с целью чего-то; а концы предложений спасаются от провалов путем звучных штампов, наподобие: не исключен вариант развития…, оставляет желать лучшего, не подлежит сомнению, заслуживает самого пристального внимания, открывает широкие перспективы.

Претенциозная лексика. Чтобы принарядить простые утверждения и выдать свою предвзятость за научную беспристрастность, пускают в ход такие слова, как: феномен, элемент, адекватный, объективный, категориальный, виртуальный, фундаментальный, когнитивный. Чтобы облагородить некрасивые процессы мировой политики, их обвешивают словами вроде: судьбоносный, исторический, триумфальный, основополагающий, неизбежный, непреклонный, неодолимый, а прославление войны склоняет пишущего к архаике: железный кулак, неприступная твердыня, меч, щит, стяг, клич, воин, полчища, орды, ратный подвиг. Иностранные слова и выражения вроде deus ex machina, coup d’etat, mutatis mutandis, sic transit, sine qua non, Gleichschaltung, Weltanschauung, ad infinitum(1) используются, чтобы придать письму культурный и элегантный вид. Никакой реальной нужды в сотнях иностранных выражений, хлынувших в современный английский язык, нет. Плохие авторы, особенно пишущие на политические, научные и социологические темы, находятся во власти представления, будто латинские и греческие слова благороднее саксонских (2). Марксистский жаргон (гиена, палач, людоедский, мелкобуржуазный, лакей, приспешник, бешеный пес, белогвардейский и пр.) состоит в основном из слов и выражений, заимствованных из русского, французского и немецкого языков. Самый доступный способ придумать неологизм — взять латинский или греческий корень, снабдить его соответствующей приставкой и прицепить в конце — ация или — зировать: генерализирующий, дезинтеграция, финализация, демифологизировать. Это гораздо проще, чем подыскивать английское слово с тем же значением. В результате речь становится еще более невнятной и неряшливой.

Бессмысленные слова. В некоторых видах литературы, в частности — в литературной и художественной критике то и дело встречаются длинные пассажи, почти совсем лишенные смысла(3). Слова романтическое, пластическое, органика, ценности, человечность, мертвое, естественное, жизненность, используемые в художественной критике, совершенно лишены смысла, поскольку не только сами не указывают ни на какой поддающийся обнаружению предмет, но и читатель от них этого не ожидает. Когда один критик пишет: «Отличительной чертой произведений господина Икс является их наполненность жизнью», а другой автор пишет: «Первое, что поражает в произведениях господина Икс, — это их особая мертвенность», читатель воспринимает это просто как разные мнения. Если бы вместо жаргонных слов мертвое и живое говорилось бы черное и белое, он сразу понял бы, что языком пользуются неправильно. Такой же участи подверглись многие политические слова. Слово фашизм потеряло конкретный смысл и означает только «нечто нежелательное». Каждое из слов демократия, социализм, свобода, патриотический, реалистический, справедливость имеет несколько разных значений, не совместимых друг с другом. Для демократии не только нет общепринятого определения: любой попытке дать его всячески сопротивляются. Большинство людей понимают, что, называя страну демократической, мы ее хвалим; поэтому защитники любого режима настаивают на том, что он демократический, и боятся, что если слову придадут определенное значение, они не смогут его употреблять. Словами такого рода пользуются зачастую нечестно, причем намеренно. То есть человек, пользующийся ими, имеет собственное, личное определение, но позволяет своему слушателю думать, что имеет в виду нечто совсем иное. Такие утверждения, как: «Маршал Петэн был истинным патриотом», «Советская пресса — самая свободная в мире», «Католическая церковь выступает против преследований» всегда произносятся с намерением обмануть. Другие слова с неопределенным значением, используемые более или менее бесчестно, — класс, тоталитарный, прогрессивный, реакционный, буржуазный, равенство.

Теперь, когда я составил этот каталог извращений и надувательств, позвольте привести еще один пример стиля, порождаемого ими. На этот раз он будет воображаемым. Я переведу отрывок, написанный обычным языком, на современный язык худшего сорта. Вот хорошо известный стих из Экклезиаста:

«И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их.»

А вот он же на современном языке:

«Объективное рассмотрение современных феноменов приводит к несомненному выводу, что успех и неудача в областях, где доминируют процессы конкуренции, не находятся в однозначном соответствии с природными способностями, и в каждом случае следует учитывать существенный элемент непредсказуемого.»

Это пародия, но не очень грубая. Образец 3, приведенный выше, написан на таком же языке. Замечу, что перевод я дал неполный. Начало и конец предложения более или менее передают смысл оригинала, но в середине конкретные примеры — бег, победа, хлеб — исчезают в туманной фразе: «Успех и неудача в областях, где доминируют процессы конкуренции». Так оно и должно быть, потому что ни один из современных авторов, о которых я веду речь, — ни один из тех, кто способен написать: «объективное рассмотрение современных феноменов», — никогда не выразит своих мыслей так конкретно и точно. Вся современная проза стремится прочь от конкретности. Теперь разберем эти два предложения немного подробнее. Первое содержит 35 слов и всего 67 слогов, причем почти все слова — обиходные. Второе содержит 34 слова и 103 слога, причем шесть слов — с греческими и латинскими корнями. В первом предложении — шесть ярких образов, и только одно выражение («время и случай») можно назвать неясным. Второе не содержит ни единого свежего оборота речи и, несмотря на 103 слога, дает лишь сокращенную версию того, что содержится в первом. И однако именно предложения второго рода размножаются в современной английской речи. Не хочу преувеличивать. Такого рода письмо еще не стало повсеместным, и простота кое-где еще проглядывает, даже на очень скверно написанных страницах. И все же, если вас или меня попросят написать несколько строк о превратностях человеческого жребия, мы сочиним скорее нечто более похожее на мой вариант, чем на Екклесиаста.

Я пытался показать, что писание в его худшем виде состоит не в выборе слов ради их смысла и не в придумывании образов ради того, чтобы этот смысл прояснить. Оно сводится к складыванию словесных блоков, изготовленных другими людьми, и приданию продуктам презентабельного вида с помощью обмана. Привлекательность этого метода — в его простоте. Проще — и даже быстрее, если набил руку, — сказать: «На мой взгляд, можно предположить без особого риска ошибиться…», чем: «Я думаю». Если пользуешься готовыми фразами, то не только не надо подбирать слова, не надо даже беспокоиться о ритме предложений, ибо эти готовые выражения закруглены уже сами по себе. Когда текст составляется в спешке — например, когда диктуешь стенографистке или выступаешь с речью, ты поневоле сбиваешься на претенциозный стиль. Такие хвосты, как: «заслуживает самого пристального внимания» или «открывает широкие перспективы сотрудничества», спасают любое предложение от ухаба в конце. Используя затасканные метафоры и сравнения, ты избавляешь себя от умственных усилий, но ценой того, что смысл становится туманным — не только для читателя, но и для тебя самого. В этом отношении показательны смешанные метафоры. Единственная цель метафоры — вызвать зрительный образ. Когда эти образы сталкиваются: «фашистский спрут пропел свою лебединую песню», «в горнило классовых боев брошены последние козыри реакции», можно не сомневаться, что пишущий не видит мысленно предметов, о которых ведет речь; другими словами, не думает. Взглянем еще раз на примеры в начале статьи. Профессор Ласки (1) использует четыре отрицания в четырех строках. Одно из них лишнее и превращает весь отрывок в бессмыслицу, не говоря уже о неуклюжестях, которые сами по себе затемняют смысл. Профессор Хокбен (2) играет в кошки-мышки с потоком, который выдает предписания. Отметая повседневное выражение «нагнать страху», он не потрудился заглянуть в словарь и выяснить, что такое «вокабула». Если не отнестись снисходительно к примеру (3), то он попросту бессмыслен; смысл, возможно, и удалось бы извлечь, если прочесть статью целиком. В (4) автор более или менее знает, что ему надо сказать, но скопление штампов застревает у него в горле, как посудные ополоски в сливе раковины. В (5) слова и смысл почти расстались друг с другом. Смысл у людей, которые так пишут, — скорее, эмоциональный: им что-то не нравится, а с чем-то они согласны, но детали того, что они говорят, их не занимают. Добросовестный автор, сочиняя предложение, задается, как минимум, четырьмя вопросами: Что я пытаюсь сказать? Какими словами это можно выразить? Какой образ или идиома добавят ясности? Достаточно ли свеж для этого образ? А может быть, задаст себе еще два вопроса: Могу ли я выразить это короче? Не выразился ли я коряво и нельзя ли этого избежать? Но вовсе не обязательно так утруждаться. Можно увильнуть от этой работы: отключите сдерживающие центры, и готовые фразы хлынут потоком. Они выстроят за вас ваши предложения — даже обдумают за вас ваши мысли (до какой-то степени), — а если надо, окажут еще одну важную услугу, частично скрыв смысл и от вас самих. Именно тут становится ясна особая связь между политикой и порчей языка.

В общем, политическое письмо сегодня — плохое письмо. Там, где это не так, автор выглядит каким-то мятежником, выражает свое личное мнение, а не «линию партии». Ортодоксия любой масти словно требует безжизненного, подражательного стиля. Политические диалекты в брошюрах, передовицах, манифестах, правительственных законопроектах, речах заместителей министров, конечно, разные у разных партий, но все схожи в том, что в них почти никогда не встретишь свежего, яркого, своеобразного оборота речи. Когда видишь на трибуне усталого болтуна, механически повторяющего привычные фразы: звериный оскал, железная пята, кровавая тирания, свободные народы мира, встать плечом к плечу, — возникает странное ощущение, что смотришь не на живого человека, а на манекен, и это ощущение обостряется, если свет падает на очки оратора так, что они превращаются в пустые белые диски, за которыми как будто нет глаз. И это — не только игра воображения. Оратор, пользующийся такой фразеологией, уже сильно продвинулся по пути от человека к машине. Из гортани его выходят надлежащие звуки, но мозг в этом не участвует, как должен был бы, если бы человек сам выбирал слова. Если речь эту он повторял уже неоднократно, то, возможно, уже не понимает, что говорит, как хорист в церкви. И эта сниженная деятельность сознания — если не обязательный, то весьма обычный элемент политического конформизма.

В наше время политическая речь и письмо в большой своей части — оправдание того, чему нет оправдания. Продление британской власти над Индией, русские чистки и депортации, атомную бомбардировку Японии, конечно, можно оправдать, но только доводами, непереносимо жестокими для большинства людей, — и к тому же они несовместимы с официальными целями политических партий. Поэтому политический язык должен состоять по большей части из эвфемизмов, тавтологий и всяческих расплывчатостей и туманностей. Беззащитные деревни бомбят, жителей выгоняют в чистое поле, скот расстреливают из пулеметов, дома сжигают: это называется миротворчеством. Крестьян миллионами сгоняют с земли и гонят по дорогам только с тем скарбом, какой они могут унести на себе: это называется перемещением населения или уточнением границ. Людей без суда годами держат в тюрьме, убивают пулей в затылок или отправляют умирать от цинги в арктических лагерях: это называется устранением ненадежных элементов. Такая фразеология нужна, когда ты хочешь называть вещи, но не хочешь их себе представить. Вообразим на минуту благополучного английского профессора, защищающего русский тоталитаризм. Он не может сказать прямо: «Я считаю, что оппонентов надо убивать, когда это приводит к хорошим результатам». И, вероятно, он скажет что-нибудь в таком роде:

«Безусловно признавая, что советский режим демонстрирует определенные черты, которые гуманист, возможно, будет склонен счесть предосудительными, мы должны, я полагаю, согласиться, что определенное ограничение права на политическую оппозицию является неизбежным компонентом переходных периодов, и что трудности, которые пришлось претерпеть российскому населению, компенсируется прогрессом в производственной сфере.»

Напыщенный стиль — тоже своего рода эвфемизм: масса латинских слов и придаточных предложений сыплются на факты как мягкий снег, скрадывая очертания и делая неразличимыми детали. Великий враг чистого языка — неискренность. Когда есть разрыв между вашими истинными целями и провозглашаемыми, вы, так сказать, инстинктивно прибегаете к длинным словам и затрепанным идиомам, как каракатица, выпускающая чернила. В наш век невозможно быть «вне политики». Все проблемы — политические проблемы, а сама политика — это масса лжи, уверток, безрассудств, ненависти и шизофрении. Когда общая атмосфера отравлена, язык страдает. Я полагаю — это догадка, которую мне подтвердить нечем, — что немецкий, русский и итальянский языки испортились за последние десять-пятнадцать лет из-за диктатуры.

Но если мысль уродует язык, то язык тоже может уродовать мысль. Скверный язык распространяется благодаря традиции и подражанию даже среди тех людей, которым хватило бы ума ему сопротивляться. Но этот испорченный язык в каком-то смысле очень удобен. Такие обороты речи, как: небезосновательное предположение, оставляет желать лучшего, соображение, которое ни в коем случае нельзя не брать в расчет, — постоянный соблазн, пачка аспирина, которая всегда под рукой. Посмотрите еще раз эту статью и вы наверняка обнаружите, что я раз за разом делал те самые ошибки, которые осуждаю. Сегодня утром я получил по почте брошюру о положении в Германии. Автор сообщает мне, что он «почувствовал необходимость» ее написать. Я открываю ее наугад и чуть ли не первым мне попадается предложение: «[Союзники] имеют возможность не только произвести коренные преобразования социальной и политической структуры Германии таким образом, чтобы избежать националистической реакции в самой Германии, но и в то же время заложить основы сотрудничества и объединения Европы». Видите ли, он «чувствует необходимость» писать — чувствует, по-видимому, что имеет сообщить что-то новое, — и однако его слова, как кавалерийские лошади по сигналу, горна послушно выстраиваются в привычный унылый ряд. Этому нашествию готовых фраз (произвести коренные преобразования, заложить основы) можно противостоять, только если ты все время начеку, а каждая такая фраза анестезирует часть мозга.

Я сказал вначале, что болезнь нашего языка, возможно, излечима. Те, кто это отрицает, возразят, может быть, что язык только отражает существующие социальные условия и что мы не можем повлиять на его развитие, подправляя слова и конструкции. В том, что касается общего тона или духа языка, это, возможно, и так — но не в отношении деталей. Глупые слова и выражения часто исчезали, и не благодаря эволюционному процессу, а благодаря сознательным действиям меньшинства. Недавний пример — выражение: не оставить неперевернутым ни одного камня (4) было истреблено насмешками нескольких журналистов. Можно было бы избавиться от множества засиженных мухами метафор, если бы нашлись люди, заинтересованные в этой работе, — и так же, смехом, изгнать из повседневной речи кое-какие латинские слова, иностранные выражения, приблудные научные термины и вообще сделать претенциозность немодной. Но все это — второстепенные задачи. Для защиты английского языка требуется гораздо больше; но наверно, лучше начать с того, что для нее не требуется.

Прежде всего, — архаизма, спасения устарелых слов и оборотов речи, а также провозглашения «английской нормы», от которой ни в коем случае нельзя отклоняться. Напротив. Надо избавляться от всех износившихся слов и идиом. Не надо заботиться о безупречности грамматики и синтаксиса — она не так важна, если ты можешь правильно донести свой смысл; не надо избегать американизмов и стремиться к «хорошему стилю», но не надо впадать и в ложную простоту и превращать письменный английский в разговорный. Не надо всякий раз отдавать предпочтение саксонскому слову перед латинским, хотя лучше использовать меньше слов и более коротких, если они способны передать смысл. Но самое главное — пусть смысл выбирает слова, а не наоборот. Самое худшее, что можно сделать со словами в прозе, — это сдаться на их милость. Когда вы думаете о конкретном предмете, вы думаете без слов, а затем, если хотите описать то, что представили себе, вы начинаете поиски и находите нужные точные слова. Когда вы думаете о чем-то отвлеченном, вы склонны первым делом хвататься за слово, и, если не удерживаться от этого, сложившийся диалект ринется к вам на помощь, сделает за вас вашу работу — правда, затемнив или даже изменив исходный смысл. Может быть, лучше всего не прибегать к словам, покуда вы не проясните для себя смысл через образы и ощущения. А после можно выбирать — не просто принимать — слова и обороты, которые лучше всего выразят значение, после чего остановиться и подумать, какое впечатление могут произвести ваши слова на другого человека. Это последнее умственное усилие отрежет все затрепанные и смешанные образы, все готовые фразы, ненужные повторы и вообще всякую чушь и невнятицу. Но часто возникают сомнения в том, как действует твое слово или фраза, и, когда не подсказывает инстинкт, надо положиться на какие-то правила. Мне кажется, в большинстве случаев пригодны следующие:

  1. Никогда не пользоваться метафорой, сравнением или иной фигурой речи, если они часто попадались в печати.
  2. Никогда не употреблять длинного слова, если можно обойтись коротким.
  3. Если слово можно убрать — убрать его.
  4. Никогда не употреблять иностранного выражения, научного слова или жаргонного слова, если можно найти повседневный английский эквивалент.
  5. Лучше нарушить любое из этих правил, чем написать заведомую дичь.

Эти правила выглядят элементарными; они и в самом деле таковы, но от всякого, привыкшего писать в принятом нынче стиле, требуют решительной перемены навыков. Можно все их выполнять и при этом писать на плохом английском, но уже нельзя написать так, как показано было на пяти примерах в начале статьи.

Я говорил здесь не о языке художественной литературы, а только о языке как инструменте для выражения, а не сокрытия или подавления мыслей. Стюарт Чейз (5) и другие были недалеки от мысли, что все абстрактные слова бессмысленны, и под этим предлогом защищали политический квиетизм. Поскольку ты не знаешь, что такое фашизм, как ты можешь бороться с фашизмом? Верить таким нелепостям незачем, но надо понимать, что нынешний политический хаос связан с упадком языка и что некоторых улучшений можно добиться, начав именно с этой стороны. Если вы упростите свой английский язык, вы излечитесь от худших безумств ортодоксии. Вы не сможете говорить ни на одном из наличных диалектов, и если сделаете глупое замечание, глупость его будет очевидна, даже для вас. Политический язык — и это относится ко всем политическим партиям, от консерваторов до анархистов, — предназначен для того, чтобы ложь выглядела правдой, убийство — достойным делом, а пустословие звучало солидно. Всё это нельзя переменить в одну минуту, но можно, по крайней мере, изменить свои привычки, а то и отправить — прилюдно их высмеяв, — кое-какие избитые и бесполезные фразы — всякие ахиллесовы пяты, испытания на прочность, нагнетания обстановки, красные нити, вящие радости, ничтоже сумняшеся, ощутимые подвижки и прочие словесные отходы в мусорный бак, где им и место.

1946 г.

_____

1): deus ex machina — бог из машины (лат.)
coup d’etat — государственный переворот (франц.)
mutatis mutandis — с соответственными изменениями, с известными оговорками (лат.)
sic transit — так проходит (земная слава) (лат.)
sine qua non — непременное условие (лат.)
Gleichschaltung — насильственное приобщение к господствующей идеологии (нем.)
Weltanschauung — мировоззрение (нем.)
Ad infinitum — до бесконечности (лат.)

2) Интересно, что до последнего времени употреблявшиеся английские названия цветов, вытесняются греческими: львиный зев превращается в antirrhinum, незабудка в myosotis и т. д. Никакой практической причины для этого не видно: по-видимому, мы инстинктивно отворачиваемся от наших обиходных слов, смутно ощущая, что греческое слово — более научное. (Прим. авт.))

3) Пример: «В универсальности мировосприятия и образного мышления Комфорта, удивительно уитменовского по диапазону и почти полярного по эстетической направленности, по-прежнему ощущается все то же трепетное, атмосферическое, суггестивное присутствие жестокой и неодолимо безмятежной вневременности… Рей Гардинер набирает очки, целя каждый раз точно в яблочко мишени. Только мишени его не так просты, и сквозь эту сдержанную грусть пробивается отнюдь не поверхностная, сладкая, не без привкуса горечи отрешенность.» «Поэтри куотерли». (Прим. авт.)

4) Т. е. использовать все доступные средства. После поражения персов при Платеях (477 г. до н. э.) разнесся слух, что погибший военачальник персов Мардоний спрятал в своем шатре сокровища. Фиванец Поликрат не мог их найти и, обратившись в дельфийскому оракулу, получил ответ: «Не оставить неперевернутым ни одного камня», после чего сокровище было найдено.

5) Стюарт Чейз (1888—1985) — американский экономист и автор книг по семантике.

КОНЕЦ

____
Перевод с английского:
© 2003 Голышев Виктор Петрович

Основные типы лексических значений слова

(Виноградов В.В. Избранные труды. Лексикология и лексикография. – М., 1977. – С. 162-189)

I

Проблема значения слова, проблема смысловой стороны слов и выражений существенна для марксистского языкознания. От правильного решения этой проблемы во многом зависит понимание объема, предмета и задач семантики или семасиологии в общей системе науки о языке. Изучение закономерностей развития словарного состава языка также невозможно без глубокого проникновения в существо исторических изменений значений слов. Исследование целых групп, систем, рядов, категорий слов и законов их семантических изменений все больше и больше начинает входить в практику исторической и сравнительно-исторической лексикологии. Следовательно, выяснение сущности значения слова, анализ качественных изменений в структуре слов – в их историческом движении, – является одной из основных задач лексикологии. Определение или толкование значений слов – главная цель составления словарей, прямой объект лексикографии.

Изучение законов развития смысловой стороны слов и выражений того или иного языка в связи с развитием этого языка, в связи с историей соответствующего народа должно быть органической частью общей истории данного языка. В этой мало исследованной области языкознания перед советскими лингвистами открывается множество неотложных проблем и задач. Важнейшие из них – создание исторических словарей языков с давней письменностью и построение описательных, исторических и сравнительно-исторических лексикологий разных языков. Начало движения в этом направление – составление точных, адекватных языковой действительности толковых словарей современных языков.

Акад. Л.В. Щерба в своем "Опыте общей теории лексикографии", говоря о повсеместном отсутствии хороших исторических словарей, заметил: "Историческим в полном смысле этого термина был бы такой словарь, который давал бы историю всех слов на протяжении определенного отрезка времени, начиная с той или иной определенной даты или эпохи, причем указывалось бы не только возникновение новых слов и новых значений, но и их отмирание, а также их видоизменение… Вопрос осложняется еще тем, что слова каждого языка образуют систему… и изменения их значений вполне понятны только внутри такой системы; следовательно, исторический словарь должен отражать последовательные изменения системы в целом. Как это сделать, однако – неизвестно, так как самый вопрос как будто еще не ставился во весь рост" [1].

С этим заявлением современного нам языковеда любопытно сопоставить слова писателя начала XIX в. И.М. Муравьева-Апостола, который так рассуждал о словарях – толковых и исторических: "Все эти толковые словари кажутся мне похожими на арсеналы, в которых тьма древних и новых оружий, развешанных по стенам в систематическом порядке. Войди в них, и с первого взгляда покажется тебе сокровище необьятное. Но как дело дойдет до вооружения, так и не знаешь, за что и как приняться, потому что оружие знакомо тебе только по одной надписи, которая висит над ним, а не по ручному употреблению" [2].

Одним из путей подхода к решению сложных вопросов, связанных с изучением слова и его значения, с исследованием законов изменений значений слов, является выяснение разных типов или видов лексических значений слова и способов или форм их связи в смысловой структуре слова.

Общеизвестно, что слово является не только названием предмета или предметов, но и выражением значения, а иногда и целой системы значений. В одном и том же значении обобщается и объединяется общественное понимание разных предметов или явлений, действий, качеств [ср., например: пища, питание; продукт - продукты (в разных значениях); драгоценность - драгоценности; образец, образ; вести, идти, лететь, отплатить и т. п.]. С другой стороны, разные слова, отличающиеся одно от другого своими значениями или их оттенками, могут быть применены по отношению к одному и тому же предмету как его названия (например: пища, питание, еда, стол).

Обозначая явление, предмет, слово вместе с тем передает его связи и отношения в динамическом целом, в исторической действительности. Оно отражает понимание "кусочка действительности" и его отношений к другим элементам той же действительности, как они осознавались или осознаются обществом, народом в известную эпоху и при этом с широкой возможностью позднейших переосмыслений первоначальных значений и оттенков. Так, глагол насолить, кроме прямого конкретного значения "заготовить солением, положить много соли во что-нибудь", еще имеет в современном языке переносное значение "повредить, причинить неприятность". Вероятнее всего, это переносное значение глагола насолить возникло на основе некогда существовших представлений о колдовстве. По суеверным представлениям прошлого, болезнь и порчу могло вызывать разбрасывание с наговором различных предметов. Лица, переходящие через заколдованные предметы или прикасавшиеся к ним, подвергались "порче"; с целью нанести вред и употреблялась часто наговорная соль [3].

Между рядами предметов, действий, качеств, обозначаемых словами, существуют разнообразные взаимодействия и соотношения. Предмет, названный словом, может оказаться звеном разных функциональных рядов, разных сторон действительности, включенных в общую широкую картину жизни. Слово помогает осмыслить и обобщить эти отношения. Все это находит отражение в развитии значений слова в языке того или иного исторического периода.

Так, слово концовка связано с профессиональной терминологией работников печати. В типографском деле оно и теперь обозначает рисунок, графическое украшение в конце рукописи, книги или в конце главы, раздела. Слово концовка образовано от прилагательного концовый или концевой с помощью суффикса -ка (ср. разговорные столовка, вишневка, открытка и т.п.). Этот тип словообразования приобретает особую продуктивность в русском литературном языке с 60-х годов XIX в.

Слово концовка в русском языке (ср. польск. koncowka и чеш. koncovka) возникло не ранее последней четверти XIX в. [4]. В начале XX в. это слово расширило свои значения: оно было перенесено в область литературной и музыкальной терминологии (концовка стихотворения, концовка романса). Словом концовка стала называться заключительная часть какого-нибудь произведения. Например, в книге либерального критика А. А. Измайлова "Помрачение божков и новые кумиры" (М., 1910): "Тургенев и Гончаров, Толстой и Достоевский довели до предельного совершенства реалистический гоголевский и пушкинский рассказ. За ними черта, точка, завершительная концовка".

Таким образом, формирование и создание нового понятия или нового понимания предмета осуществляется на базе имеющегося языкового материала. Это понимание, воплощаясь в значение слова, становится элементом смысловой структуры данного языка в целом. Всякий раз, когда новое значение включается в лексическую систему языка, оно вступает в связь и во взаимоотношение в другими элементами сложной и разветвленной структуры языка. Только на фоне лексико-семантической системы языка, только в связи с ней определяются границы слова, как сложной и вместе с тем целостной языковой единицы, объединяющей в себе ряд форм, значений и употреблений.

При отношении к слову только как к названию нельзя установить принципиальной разницы между разными значениями одного и того же слова и между различными словами-омонимами. Так, в "Искре" (СПб., 1859, № 42) был напечатан под злободневной карикатурой на редактора одного журнала такой диалог: "У меня сегодня весь день в голове стреляет. – Сами виноваты, зачем завели в ней так много дичи". Без понимания семантических отношений соответствующих слов в лексической системе русского языка нельзя лингвистически осмыслить, в чем соль этой остроты, этого каламбура; "стреляет в голове" и "стрелять дичь на охоте" – разные действия, но образуют ли обозначения этих действий разные слова, или же они входят в строй значений одного и того же слова? Как относится слово дичь – обозначение чепухи, ерунды, вздора к дичи – обозначению диких птиц, объектов стрельбы?

Исходя из предметов действительности, из природы вещей, пришлось бы признать значением слова хребет: 1) "спина, позвоночник" (спинной хребет, своим хребтом отдуваться) и 2) "цепь гор, тянущихся в каком-нибудь направлении" – разными словами, омонимами. Между тем в русском языке это – разные значения одного и того же слова хребет. Им соответствуют разные слова в других языках, например во французском: 1) colonna vertebrale, epine dorsale, rachis; 2) dos, echine и 3) crete, chaune de montagnes.

Не проникая глубоко в семантические основы данной конкретной языковой системы, невозможно установить признаки и нормы конструктивного объединения значений в составе одного и того же слова, способы образования новых слов и значений, невозможно отличить омонимы от разных значений одного слова. смысловые границы слова могут быть очень широки, а иногда и не вполне определенны. Смысловая область слов (даже многих научных терминов) имеет пограничные зоны и многочисленные переходные оттенки.

Между словарем науки и словарем быта – прямая и тесная связь. Всякая наука начинается с результатов, добытых мышлением и речью народа, и в дальнейшем своем развитии не отрывается от народного языка. Ведь даже так называемые точные науки до сих пор удерживают в своих словарях термины, взятые из общенародного языка (вес, работа, сила, тепло, звук, звет, тело, отражение и т.п.). Еще большее значение имеет народное мышление и созданная им терминология для наук общественных и политических [5].

Значение слова определяется не только соответствием его тому понятию, которое выражается с помощью этого слова (например: движение, развитие, язык, общество, закон и т.д.); оно зависит от свойств той части речи, той грамматической категории, к которой принадлежит слово, от общественно осознанных и отстоявшихся контекстов его употребления, от конкретных лексических связей его с другими словами, обусловленных присущими данному языку законами сочетания словесных значений, от семантического соотношения слова с синонимами и вообще с близкими по значениям и оттенкам словами, от экспрессивной и стилистической окраски слова.

В языковой системе смысловая сущность слова не исчерпывается свойственными ему значениями. Слово по большей части заключает в себе указания на смежные ряды слов и значений. Оно насыщено отражениями других звеньев языковой системы, выражая отношение к другим словам, соотносительным или связанным с его значениями. В богатстве таких отголосков и заключается ценность удачного названия или художественного выражения. Эти черты семантики слова – со времени литературно-художественной деятельности А.С. Пушкина – были осознаны нашими филологами и писателями. Так, например, П.А. Плетнев писал Я.К. Гроту (29 сентября 1845 г.) о своей лекции в университете: "Я изъяснил, что нет в языке слов равнозначащих совершенно, потому что с лексиконным значением в голову приходит с каждым словом идея века, народа, местности, жизни. Все это удалось мне выяснить простым примером – борода и брада. Первая так и рисует читателю Русь в виде ее мужика, купца или попа. Второе каждого из нас переносит во времена патриархов (иудейских), в жизнь восточных народов и проч., оттого только, что это слово врезалось в памяти из церковных книг. На этом я основал важное учение о мастерстве давать картинам точные краски в литературных произведениях" [6].

Позднее проф. А.В. Никитенко (в дневнике 26 января 1864 г.) заметил: "То выражение особенно хорошо, которое, с точностью передавая определенную мысль, вместе с тем дает вам чувствовать и отношение ее к другим мыслям, более или менее к ней близким или отдаленным, но которые не входят непосредственно в цепь излагаемых вами понятий" [7]. Язык Пушкина представляет разительные примеры семантической многоплановости слова и – вместе с тем – многообразия его возможных художественных применений.

Связь значения слова с лексико-семантической системой языка осуществляется через посредство внутренне объединенных разнообразных предметно-смысловых и экспрессивно-синонимических словесных групп [8].

Вследствие сложности смысловой структуры слова, вследствие многообразия его отношений и живых взаимодействий с другими лексическими звеньями языковой системы бывает очень трудно разграничить и передать все значения и оттенки слова даже в данный период развития языка, представить со всей полнотой и жизненной конкретностью роль слова в речевом общении и обмене мыслями между членами общества.

II

Отсутствие разработанной семантической теории слова сказывается в том, что у нас не обобщены и не систематизированы наблюдения над качественным своеобразием значений и форм их связи, их внутреннего объединения у слов, относящихся к разным грамматическим классам. Не может считаться достаточно изученным вопрос о характере соотношений и взаимодействий лексических значений с грамматическими у разнообразных типов предлогов, союзов, частиц и других разрядов служебных слов. Внутреннее своеобразие лексических значений, например, предлога в соотношении с семантическими свойствами глаголов, прилагательных и других частей речи не определено (ср., например: полное ведро воды и ведро с водой; домик, принадлежащий бабушке и домик у бабушки; генерал, сопровождаемый ординарцами и генерал с ординарцами; калитка без запоров и калитка, не имеющая запоров и т.п.).

Высказывалась мысль, что семантический объем и способы объединения значений различны в словах, принадлежащих к разным знаменательным частям речи. Так, смысловая структура глагола шире, чем смысловая структура имени существительного, и круг его значений подвижнее. Например, глагол звонить служит в современном русском языке обозначением разных действий, связанных и со звоном, и со звонком (ср. соотношение глагола свистеть с существительными свист и свисток, глагола гудеть – с гудение и гудок; ср. объединение в глаголе вытравить значений, связанных с существительными трава, отрава и травля). Еще более эластичны и разнообразны значения качественным прилагательных и наречий (таких, как легкий, легко, простой, просто и т.д.).

Широта фразовых связей слова также зависит от его грамматической структуры. Нередко различие лексических значений слова связано с разными его грамматическими формами. Например, глагол холодать употребляется или безлично со значением "становиться холоднее" (форма совершенно вида – похолодать): Уже совсем стемнело и начинало холодать – или лично – применительно к живым существам (причем по отношению к людям всегда в сочетании с глаголом голодать) в значении "зябнуть, страдать от холода" (холодал и голодал). Ср. у Гаршина в рассказе "Четыре дня": Неужели я бросил все милое, дорогое, шел сюда тысячеверстным походом, голодал, холодал, мучился от зноя…"

Границы между словом и грамматической формой слова бывают подвижными, скользкими. Например, сложен и спорен вопрос, можно ли считать формами одного и того же слова такие глагольные разновидности, как, например, заслуживать с винительным падежом (несовершенный вид к заслужить: В это время он заслуживает доверие своих товарищей) и заслуживать с родительным падежом (в значении "быть достойным чего-нибудь": Проект заслуживает внимания; Книга заслуживает всяческой похвалы и т.д.).

Русский язык, как и другие языки, имеет ряд слов, которые употребляются только в какой-нибудь одной форме. Так, мы имеем одну форму родительного множественного – щец. Считать ли ее формой слова щи, параллельной форме щей, или видеть в ней особое слово? (ср. дрова – дров, дровец). Также мы пользуемся одной формой дательного множественного: (по) мордасам. Связывать ли ее экспрессивно со словом морда? Слово мордас, по-видимому, имело некогда увеличительно-презрительное значение "надутая щека" (ср. дубасить от областного дубас).

Иногда вопросы этого рода разрешаются проще. Например, у некоторых советских писателей употребляется областное слово угрево в среднем роде, у других – слово угрева в женском роде. Например, у С. Голубова в повести "Атаман и фельдмаршал" читаем: "Солнечное угрево приласкало землю. вода побежала светлыми ручейками в овраги…" ("Доблесть". Повести и рассказы). У Л. Леонова во "Взятии Великошумска": "Маленькое сероватое существо, ежась от холода и дремотно щурясь на свет, лежало в огромной правой ладони танкиста; левою он прикрывал его от простуды, так что хвост и ноги оставались под угревой мокрого обрядинского рукава". Очевидно, это – формы одного и того же слова. Но, вероятно, разными словами должны быть признаны заправлять – форма несовершенного вида к заправить (Заправлять машину бензином) и заправлять в значении "быть заправилой" (Всеми делами в доме заправляла свояченица).

Для того, чтобы уловить потенциальные тенденции смыслового развития слов, целесообразно исследовать и способы их индивидуально-творческого применения и преобразования, хотя индивидуальное переосмысление слова, не получившее общественной санкции, обычно не меняет присущих этому слову значений. Ср. у Марлинского индивидуальное применение слова междометие: "Все лица вытянулись восклицательными знаками; на всех ртах бродили междуметия" ("Мулла-Нур").

Вместе с тем индивидуальное употребление слова может быть связано с выполнением им характерологических функций в языке художественной литературы. Так, в пьесе Чехова "Юбилей" бухгалтер Хирин подвергает слово междометие комической этимологизации (между-метия – "мелькания"): "А тут еще воспаление во всем теле. Зноб, жар, кашель, ноги ломит и в глазах этакие… междометия".

Изучение способов и своеобразий индивидуального употребления слова должно производиться не только на фоне системы уже установившихся общественных его значений, но и на фоне его типических образных применений. Л.В. Щерба в своем "Опыте общей теории лексикографии", перечислив разные значения слова игла, указывал на необходимость – в восполнение их – очертить весь фразеологический круг образного употребления этого слова: "Как бы мы ни решали вопроса о значении этого слова, остается все же вопрос о том, в каких случаях игла может быть употреблено образно. Можно ли, например, сказать о гвоздях, натыканных для затруднения воров поверх забора, что они торчат как иглы? Мне кажется, что нельзя; это, хотя и неважно само по себе, однако показывает, что в словаре должны быть исчислены все традиционные случаи образного применения данного слова" [9].

Изучение образного применения слова особенно важно для полного и широкого воспроизведения истории так называемых фразеологически связанных значений, для понимания их генезиса. Например, слово когти в русской литературе начала XIX в. употреблялось как образ хищнического насилия, цепкого и мучительного властвования. Оно повлекло за собой в круг переносного употребления многочисленную группу слов и фраз. Когтями образно наделяются в русской художественной литературе болезнь, смерть, нищета, тоска, горе и горестные чувства (например, горькое воспоминание), изуверство, фанатизм, ложь, разврат и другие отрицательные, но стихийные страсти, эмоции и явления.

В связи с этим развивается такая фразеология: "… Смерти в когти попадешь, и не думая о ней!" (Д. Давыдов, Песня); или у Марлинского: "Бедный, добрый друг, – для того ли выпустила она (смерть – В.В.) тебя из когтей своих, чтобы похитить после удачи" ("Наезды"); или: "Смерть впустила в него когти свои" ("Латник"). У Гоголя в "Невском проспекте": "Разврат распустил над нею страшные свои когти"; у Лермонтова в стихотворении "Ночь": "Воспоминание в меня впилось когтями"; у А. К. Толстого в романе "Князь Серебряный": "Отчаяние схватывало его как железными когтями"; у Тургенева в "Крыжовнике": "Как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери".

На почве этой фразеологии, даже если бы она получила широкое распространение за пределами художественной литературы и риторической публицистики, едва ли могло сложиться у слова когти переносное, фразеологически связанное значение (когти чего-нибудь – "губительная власть чего-нибудь", "терзающая сила чего-нибудь"). Образ, возникающий на базе предметно-конкретного слова, при наличии опорного прямого номинативного значения, обычно не стирается и не погасает. Сохранение яркой образности в этом случае – симптом того, что новое значение еще не выкристаллизовалось, не получило концентрации в самой смысловой структуре слова.

В других случаях на основе расширения фразеологических связей у слова может сложиться новое значение. Такова, например, картина развития значений слова кодекс в русском литературном языке XIX в. В 20-40-е годы, когда перед русской передовой интеллигенцией встает с особенной остротой вопрос об общественно-политических убеждениях, слово кодекс из юридической терминологии переносится в сферу вопросов мировоззрения, жизненной морали и общественного поведения. Круг фразеологических связей у этого слова расширяется. Например, у Баратынского в "Цыганке": "Развратных, своевольных правил Несчастный кодекс свой составил"; у Гончарова: кодекс сердечных дел ("Обыкновенная история"), кодекс дружбы ("Фрегат Паллада"); у Добролюбова: кодекс убеждений ("Мишура"); у Салтыкова-Щедрина: кодекс житейской мудрости ("Невинные рассказы"); у Достоевского: кодекс нравственности ("Зимние заметки о летних впечатлениях"), кодекс приличий и т.п.

В связи с расширением контекстов употребления слова кодекс постепенно складывается то его фразеологически связанное значение, которое определяется в современных толковых словарях как "система, совокупность норм чего-нибудь – правил, привычек, убеждений" и т.д.

Таким образом, семантическая сторона языка составляет часть его структуры и определяет его качество так же, как звуковая сторона языка, его грамматический строй или словарный состав.

III

Термин "лексическое" или, как в последнее время стали говорить, "смысловое значение слова" не может считаться вполне определенным. Под лексическим значением слова обычно разумеют его предметно-вещественное содержание, оформленное по законам грамматики данного языка и являющееся элементом общей семантической системы словаря этого языка. Общественно закрепленное содержание слова может быть однородным, единым, но может представлять собою внутренне связанную систему разнонаправленных отражений разных "кусочков действительности", между которыми в системе данного языка устанавливается смысловая связь. Разграничение и объединение этих разнородных предметно-смысловых отношений в структуре слова сопряжено с очень большими трудностями. Эти трудности дают себя знать в типичных для толковых словарей непрестанных смешений значений и употреблений слова, в расплывчатости границ между значениями и оттенками значений слова, в постоянных разногласиях или разноречиях по вопросу о количестве значений слова и о правильности их определения.

Отсутствие ясности в определении понятия "лексическое значение слова" очень тяжело сказывается в практике словарного дела. В каждом толковом словаре пропускаются сотни, если не тысячи живых значений слов и изобретается множество несуществующих значений. Вот несколько иллюстраций из "Толкового словаря русского языка" под ред. проф. Д. Н. Ушакова. В слове аллегория выделено особое, самостоятельное значение: "Туманная, непонятная речь, нелепость (простореч.)". В качестве наиболее показательной иллюстрации его приводится фраза: Ты мне аллегорий не разводи, а говори прямо [10]. Но слово аллегория в общенародном языке не означает нелепости, хотя и может применяться для характеристике неясной, непонятной речи, например в речи гоголевского городничего из "Ревизора": "А ведь долго крепился давеча в трактире, заламывая такие аллегории и экивоки, что, кажись, век бы не добился толку". У слова багаж найдено значение – "Эрудиция, запас знаний" [11]. И тут значение смешивается с употреблением. Только в соответствующем контексте и притом чаще всего в сочетаниях с определениями умственный, научный, ученый и т.п. у слова багаж возникает этот смысловой оттенок. Слову баня приписано отдельное значение: "Жара, парный, разгоряченный воздух" (Какая у вас баня!) [12]. Но и это – лишь метафорическое применение основного значения слова баня. В прилагательном безголовый отыскивается переносное значение: "крайне рассеянный или забывчивый". Иллюстрация: Ах, я безголовая: печку затопила, а трубу не открыла. Уж очень я безголова [13].

Академический "Словарь современного русского литературного языка" открывает в слове безразличный значение "ничем не отличающийся; одинаковый со всеми" и иллюстрирует его примером из "Обломова" Гончарова: "Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный" [14]. Такие случаи немотивированного выделения и неправильного определения значений слов в большом количестве содержатся во всех толковых словарях современного русского языка.

Интересно наблюдать колебания наших лексикографов в решении вопроса, можно ли считать особым значением возникающие и развивающиеся формы переносного, образного употребления слова. Так, слово беззубый в своем прямом номинативном значении может сочетаться с названиями живых существ, а также со словами рот, пасть и синонимичными. Но это слово употребляется переносно. Переносное употребление его типизировано и фразеологически замкнуто в узкий круг выражений: беззубая критика, беззубая острота, беззубая насмешка и т.п. Естественно, может возникнуть вопрос, имеем ли мы здесь дело с несвободным, фразеологически связанным значением или только с употреблением, еще не приведшим к общественно-установившемуся, обобщенному значению.

В академическом словаре русского языка под ред. Я. К. Грота, в словаре русского языка под ред. Д. Н. Ушакова, в однотомнике С. И. Ожегова утверждается наличие в этом слове особого переносного значения. Но определения, истолкования этого значения у разных лексикографов крайне противоречивы. В словаре под ред. Д. Н. Ушакова переносное значение слова беззубый толкуется очень субъективно: "Бессильный, тупой, не способный повредить или обидеть" (беззубая злоба) [15]. В словаре С. И. Ожегова толкованию этого значения придается гражданский характер: "лишенный остроты, слабый, непринципиальный" (беззубая критика) [16]. Кроме слова непринципиальный, явно сюда не идущего, это толкование воспроизводит характеристику соответствующей фразеологии в академическом "Словаре современного русского литературного языка", но там переносное употребление слова беззубый с полным основанием не признается за особое самостоятельное значение.

В смысловой структуре слова, как и в других сторонах языка, есть элементы нового, элементы живые, развивающиеся, и элементы старого, элементы отмирающие, отходящие в прошлое. Например, слово ярый у нас вытесняется синонимом яростный, образованным от ярость (само же слово ярость возникло как производное отвлеченное существительное к ярый).

В современном русском языке ярый – за пределами народно-поэтических формул (свеча воску ярого) – обычно употребляется в ограниченном кругу фразеологических сочетаний: ярый поклонник чего-либо, ярый сторонник, ярый любитель чего-нибудь в значении: "страстный, усердно преданный чему-нибудь, неистовый". Таким образом, ярый выражает лишь общую экспрессивную характеристику степени увлеченности кого-нибудь чем-нибудь. Прежние основные значения этого слова, хотя и не в полном объеме, как бы перешли к слову яростный – "неукротимый, ничем не сдерживаемый" (яростные атаки), "полный ярости" (яростный гнев). Однако любопытно, что в других параллельных образованиях такого же типа складываются совсем иные отношения между соотносительными словами, например: дерзкий и дерзостный, сладкий и сладостный, жалкий и жалостный, злой и злостный, тяжкий и тягостный, рад и радостен и т.п.

Наблюдения над способами объединения разных значений в слове, а также над закономерностями словоупотребления приводят к выводу, что не все значения слов однородны или однотипны, что есть качественные различия в структуре разных видов лексических значений. Общеизвестно, что слово относится к действительности, отражает ее и выражает свои значения не изолированно, не в отрыве от лексико-семантической системы данного конкретного языка, а в неразрывной связи с ней, как ее составной элемент.

В системе значений, выражаемой словарным составом языка, легче всего выделяются значения прямые, номинативные, как бы непосредственно направленные на "предметы", явления, действия и качества действительности (включая сюда и внутреннюю жизнь человека) и отражающие их общественное понимание. Номинативное значение слова – опора и общественно осознанный фундамент всех других его значений и применений.

Основные номинативные значения слов, особенно тех, которые принадлежат к основному словарному фонду, очень устойчивы. Эти значения можно назвать свободными, хотя их свобода обусловлена социально-исторически и предметно-логически. Функционирование этих значений слов обычно не ограничено и не связано узкими рамками тесных фразеологических сочетаний. В основном, круг употребления номинативного значения слова, круг его связей соответствует связям и отношениям самих предметов, процессов и явлений действительного мира, например: пить воду, квас, вино, чай, сидр, виноградный сок и т.п.; каменный дом, подвал, фундамент, пол, сарай и т.п.; щурить, прищуривать глаза; силлабический стих, стихосложение.

У слова может быть несколько свободных значений, в которых непосредственно отражаются разные предметы и явления действительности (ср. шапка – "головной убор" и "заголовок крупный шрифтом, общий для нескольких статей").

Однако по отношению к основному номинативному значению все другие значения этого рода в слове являются производными. Эту производность вторичных номинативных значений нельзя смешивать с метафоричностью и образностью. В той мере, в какой эти значения не отрываются от основного, они понимаются соотносительно с ним и могут быть названы номинативно-производными значениями. Часто они бывают уже, теснее, специализированнее, чем основное номинативное значение слова. Таково, например, у слова капля – капли номинативно-производное значение "жидкое лекарство, применяемое по числу капель". Оно свойственно формам множественного числа – капли. Например, у Грибоедова в "Горе от ума": "Не дать ли капель вам?" У Пушкина в "Скупом рыцаре": "Он составляет капли… право, чудно, Как действуют они". Ср. у Тургенева с повести "Клара Милич": "Прописал капли да микстуру".

Любопытно совмещение трех разновидностей номинативных значений в слове трение. Термин механики трение был использован для характеристики общественных отношений. Это произошло в литературном языке последней трети XIX в., не ранее 70-80-х годов. Слово трение до тех пор выражало лишь прямое значение: "действие по глоаголам тереть и тереться", "состояние трущихся один о другой предметов", "движение одного предмета по тесно соприкасающейся с ним поверхностью другого". В механике это значение было переработано в понятие, и термин трение стал обозначать: "сопротивление движению, возникающее при перемещении тела, соприкасающегося с другим телом" (трение скольжения, сила трения и т.п.) [17]. При переносе на общественные отношения слово трение обычно облекается в формы множественного числа и вырабатывает значение: "споры, нелады, столкновения, разногласия между отдельными лицами или учреждениями, препятствующие нормальному ходу дел, враждебные столкновения". М. И. Михельсон отметил это новое значение в речи А. Ф. Кони "Памяти С. И. Зарудного" (В Собр. юрид. общ. 1899 г.): "Новая судебная практика, как всякое новое дело, вызвала различные трения и шероховатости…" [18].

В системе языка номинативно-производное значение слова (так же, как и терминологическое, научное) не может быть оторвано от основного свободного. Поэтому утверждение, будто бы слово в своем основном значении может входить в основном словарный фонд, а в "переносном или специальном" находиться за его пределами, является ошибочным [19].

Два или больше свободных номинативных значения могут совмещаться в одном слове лишь в том случае, если одно или два из них являются производными от основного (по крайней мере, понимаются как такие в данный период развития языка). Если же такой связи между значениями нет, то мы имеем дело уже с двумя омонимами. В решении этого вопроса очень помогает также анализ морфологической структуры слова. Глагол убрать в словаре под ред. Д. Н. Ушакова (и в однотомнике С. И. Ожегова) расматривается как одно многозначное слово, в котором будто бы сливаются значения: "взять прочь, унести, поместив куда-либо (убрать книги в шкаф, убрать посуду со стола), а также специальное: "сжав, скосив, увезти с поля" (убрать зерновые), и такие, как "привести в порядок", "украсить, нарядить" (убрать помещение, убрать комнату цветами). Но объединение таких разнородных номинативных значений (ср., например, убрать посуду со стола и убрать помещение, убрать комнату цветами) – явно ошибочно. Эти значения не выводятся одно из другого, они не являются производными по отношению друг к другу. Об этом свидетельствует и различие морфологической структуры двух глаголов: одного с приставков у- для обозначения направления движения в сторону (ср. унести) и другого – с непроизводной основой убра- (ср. убор "головной убор", уборная, убранство).

Кроме возможности совмещения в одном слове разных номинативных значений, необходимо обратить внимание еще на то обстоятельство, что свободные номинативные значения, за исключением значений терминологических, научно препарированных, могут быть опорными или исходными пунктами синонимических рядов.

У многих слов, принадлежащих как к основному словарному фонду, так и к прочей части словарного состава языка, есть стилистические синонимы в разных пластах или слоях лексики. Значительная часть этих синонимов лишена прямого, свободного номинативного значения. Подобные синонимы выражают свое основное значение не непосредственно, а через то семантически-основное или опорное слово, которое является базой соответствующего синонимического ряда и номинативное значение которого непосредственно анправлено на действительность. Например, глагол облечь является книжно-торжественным синонимом слова одеть и употребляется прежде всего для выражения значения одеть в соответствующем стилистическом контексте. Его основное значение не свободно-номинативное и не производно-номинативное, а экспрессивно-синонимическое, опосредованное по отношению к глаголу одеть. Ср. у И.А. Гончарова в "Письмах столичного друга к провинциальному жениху": "Да неужели ты никогда не испытывал роскоши прикосновения к телу батиста, голландского или ирландского полотна? Неужели, несчастный, ты не облекался в такое белье… извини, не могу сказать одевался: так хорошо ощущение от такого белья на теле; ведь ты говоришь же облекаться в греческую мантию; позволь же и мне прибегнуть в этом случае к высокому слогу: ты поклонник древнего, а я нового: suum cuique" [20].

Само собой разумеется, что на основе экспрессивно-синонимического значения могут развиваться другие, но только фразеологически связанные значения и употребления слова (ср. облечь властью, доверием, полномочиями и совсем изолированно: облечь тайной). В истории лексики мы можем наблюдать самый процесс создания такого рода синонимических рядов. Так, глагол приникать – приникнуть, широко употребительный уже в древнерусской письменности, до начала XIX в. имел значение "наклонясь, смотреть, глядеть вниз", или просто "наклоняться, нагибаться" [21]. Но уже в начале XIX в. в языке русской художественной литературы глагол приникнуть – приникать в силу своей экспрессивности, прибретает общее эмоциональное значение "припасть, плотно прижаться, прильнуть". Например, у Жуковского в стихотворении "Лесной царь": "К отцу, весь вздрогнув, малютка приник…"; у Пушкина в "Пророке": "И он к устам моим приник…" Так глагол приникнуть входит в синонимический ряд – прижаться, прильнуть, припасть как эмоционально-книжное слово.

Однако смысловая структура и функция у разных типов синонимов неоднородны; характер соотношений их значений с номинативными значениями опорных или исходных слов синонимического ряда неодинаков. В зависимости от степени дифференцированности собственного значения, от его предметно смысловых и экспрессивно-стилистических оттенков экспрессивный синоним может выражать и свободное номинативное значение, не передаваемое другими словами того же синонимического ряда, хотя и соотносительное с ними. Так, в качестве синонима слов недисциплинированность, неорганизованность, распущенность, разболтанность в русском литературном языке в начале XX в. стало применяться слово расхлябанность.

Слова расхлябанный и расхлябанность сформировались на основе областных северновеликорусских глаголов расхлябать и расхлябаться [22]. В литературный язык они проникли не непосредственно из народной областной речи, а через посредство профессиональной рабочей терминологии (винты расхлябались и т.п.). Ср. в рассказе Г. Яблочкова "Инвалид" (1915): "Ну, капитан, – успокоительно заметил энергичный поручик, – полечитесь и побольше. Надо произвести основательный ремонт. У вас здорово таки расхлябались все винты" [23].

Слово расхлябанность в разговорной речи и в составе произведений газетно-публицистического жанра получило свои индивидуальные характеристические предметно-смысловые приметы, по-видимому, в силу своей большей выразительности, чем слова недисциплинированность, неорганизованность, и меньшей фамильярности, чем слово разболтанность.

Точно так же имеет свою номинативную специфику слово пошиб – соотносительно с основными словами своего синонимического ряда – стиль, манера. Слово пошиб в древнерусском языке служило для обозначения стиля иконописания. К XVIII в. оно выходит из литературного употребления и возрождается лишь в 50-60-х годах XIX в. в более общем и широком значении – "стиль чего-либо". Тут смысловая сфера экспрессивного синонима выходит за пределы бытовых значений и употреблений основного, опорного слова небольшой синонимической группы, связанной со словом стиль.

И.Т. Кокорев прямо предлагал заменить заимствованное слово стиль народнорусским пошиб [24]. Но в слове пошиб развились своеобразные смысловые оттенки, сближающие его не только со словами стиль, манера, характер, но и со словами типа повадка, замашки и т.п. Ср. у Бодуэна де Куртенэ в дополнениях к словарю Даля: молодец несовременного пошиба; у Достоевского в "Бесах": отставной армейский капитан нахального пошиба; у Тургенева в "Нови": "Нежданов тотчас почувствовал, что они оба, эта угрюмая девушка и он, – одних убеждений и одного пошиба". В черновых набросках этого романа, о Паклине: "Как будто имеет пошиб политика, но это только по наружности…" [25].

Таким образом, своеобразия экспрессивно-синонимических значений многих слов определяются характером и видами их соотношений с номинативными значениями опорных, исходных слов соответствующего синонимического ряда. Между тем фразеологически связанные значения слов вообще не могут служить базой, основой синонимического ряда, хотя и допускают синонимические "заменители".

В языке художественной литературы соотносительные и однородные значения близких синонимов могут быть индивидуально противопоставлены одно другому, как обозначения разных предметов, хотя и принадлежащих к одному и тому же виду или роду, но качественно отличных. В "Молодой гвардии" Фадеева: "У Вали глаза были светлые, добрые, широко расставленные… А у Ули глаза были большие, темнокарие, не глаза, а очи…" С другой стороны, в языке художественной литературы как соотносительные и даже синонимические слова могут быть сопоставлены обозначения разных предметов. У Лескова в очерке "Колыванский муж": "- Да это перст божий. – Ну, позвольте… уже вы хоть перст-то оставьте. – Отчего же? Когда нельзя понять, надо признать перст. – А я скорее согласен видеть в этом чей-то шиш, а не перст".

IV

Связь значений в смысловой структуре слова, способы сочетания слов и значений в речи определяются внутренними семантическими закономерностями развития языковой системы. Здесь кроются основания и условия исторически сложившихся ограничений в правилах связывания значений слов и в семантических сферах их употребления. Вот почему далеко не все значения слов в живой функционирующей лексической системе непосредственно направлены на окружающую действительность и непосредственно ее окружают. И в этой сфере язык представляет собой продукт разных эпох. Многие значения слов замкнуты в строго определенные фразеологические контексты и используются для обмена мыслями в соответствии с исторически установившимися фразеологическими условиями их употребления. Многие слова в современной языковой системе вообще не имеют прямых номинативных значений. Они существуют лишь в составе немногочисленных фразеологических сочетаний. Их значение выделяется из этих сочетаний чаще всего путем подстановок синонимов.

Однако и прямое номинативное значение слова может быть очень узким и очень ограниченным в своих предметно-смысловых возможностях. Например, в прилагательном безвыходный основное номинативное значение относительного прилагательного "без выхода, без ухода" в русском литературном языке XIX в. реализуется лишь в словосочетании безвыходное сидение дома или безвыходный домосед [26]. В силу узости реального значения это слово толкуется в словарях неправильно, посредством мнимых, очень широких синонимов. В словаре под ред. Д.Н. Ушакова: "неотлучный, непрерывный", у С.И. Ожегова: "непрерывный, без отлучек куда-нибудь", в академическом "Словаре современного русского литературного языка": "безотлучный, постоянный". Круг применения основного номинативного значения слова безвыходный ограничен его реальным содержанием. Вот тут-то и обнаруживается глубокое качественное различие между основным номинативным и фразеологически связанным значением слова. Фразеологически связанным является отвлеченно-переносное значение слова безвыходный: "такой, из которого невозможно найти выход, исход; безрадостный" (безвыходное положение). В литературном языке XIX в. употреблялись сочетания безвыходная печаль (Достоевский, Хозяйка), безвыходное отчаяние (Герцен, Кто виноват?) и др. Но в современном русском языке такое употребление слова безвыходный вытесняется словом безысходный (безысходная грусть, печаль; безысходное отчаяние). Например, у Горького в рассказе "Коновалов": "Спокойное отчаяние, безысходная тоска звучали в песне моего товарища". Здесь фразеологическая связанность совсем не вытекает ни из этимологического значения слова, ни из его прямого отношения к соответствующему качеству (ср. невозможность сочетаний безысходное положение, безысходная трагедия, безысходная катастрофа и т.п.).

Глагол отвратить, если оставлять в стороне устарелое значение "повернуть в сторону" (со страхом очи отвратила), употребляется в значении "предупредить что-нибудь" (тяжелое, неприятное), "помешать осуществлению чего-нибудь" лишь в сочетании с небольшим числом отвлеченных существительных: отвратить опасность, беду, несчастье, угрозу чего-нибудь (ср. предотвратить).

Таким образом, многие слова или отдельные значения многих слов, преимущественно переносного или синонимического характера, ограничены в своих связях. Эти значения могут проявляться лишь в сочетании со строго определенными словами, т. е. в узкой сфере семантических отношений. Вокруг многозначного слова группируется несколько фразеологических серий. Большая часть значений слов фразеологически связана. Иметь разные значения для слова чаще всего значит входить в разные виды семантически ограниченных фразеологических связей. Значения и оттенки значения слова большей частью обусловлены его фразовым окружением.

Фразеологически связанное значение лишено глубокого и услойчивого понятийного центра. Общее предметно-логическое ядро не выступает в нем так рельефно, как в свободном значении. Оно не вытекает ни из функций составляющих слово значимых частей (если это слово производное), ни из отношений этого слова к реальной действительности. Значение этого рода – "рассеянное": оно склонно дробиться на ряд оттенков, связанных с отдельными фразеологическими сочетаниями.

Например, глагол отрасти, хотя и определяется в толковых словарях общей формулой "достигнуть в росте каких-нибудь размеров", обычно применяется лишь по отношению к волосам, усам, бороде, ногтям. В других случаях говорится вырасти (ср. значения слова отросток: "побег, отходящий от стебля или корня" и "ответвление"). Однородные ограничения словесных связей действительны и в отношении глаголов отрастить (волосы, усы, бороду, ногти) и отпустить (себе).

В русском литературном языке с XV до конца XVIII в. славянизм чреватый (ср. народно-областное черевистый) употреблялся как синоним народных слов простого стиля брюхатый, беременный, пузатый. Как слово грубое, неэлегантное, он не вошел в целый ряд стилей литературного языка: мы не найдем его у Карамзина, Батюшкова, Жуковского, Пушкина. В русском литературном языке начала XIX в. слово чреватый стало архаизмом и применялось по большей части с экспрессией иронии: употребление его было характерно для среды приказной, купеческой, для среды духовенства, разночинцев. В переносном употреблении оно было свойственно архаическим стилям стихотворного языка (ср. эпитет громочреватый). В переносном же значении это слово проникает в область научной и публицистической речи. В 30-40-х годах XIX в. в научно-публицистических сочинениях оно применяется со значением: "способный вызвать, породить что-нибудь" (какие-нибудь последствия, события) [27]. В пародической книжке "О царе Горохе. (Подарок ученым на 1834 г.)" читаем: "… все, по его мыслительности, чревато силою, все поставлено над ним …" [28]. В письме Е. А. Колбасина к Тургеневу (от 29 сентября 1856 г.): "Мы пока что только чреваты надеждами, дай-то бог, чтобы хоть половина их исполнилась"; у Салтыкова-Щедрина в "Пестрых письмах": "Почем вы знаете, чем чревато будущее"; у Стасова в статье "Академическая выставка 1863 г.": "И за этакую картину академия дает нынче профессорство? Шаг решительный, profession de foi, важный, чреватый последствиями".

В рецензии на сочинение А. Г. Дювернуа "Об историческом наслоении в славянском словообразовании" И. Г. Прыжов неодобрительно замечал: "С первой и до последней страницы диссертации в ней не найдете и не услышите ничего другого, как только: … при этих посредствах мы хорошо объясним себе чреватость значения слова "медъ" в славянщине, суффикс, имеющий весьма чреватое словообразовательное значение – ошибка, чреватая последствиями… и так далее, далее, далее" [29]. Так слово чреватый, утратив свое прямое номинативное применение, развивает фразеологически связанное значение и реализует его в сочетаниях с формой творительного падежа ограниченной группы отвлеченных существительных (чаще всего последствиями).

У синонимов могут развиваться и вполне синонимичные, фразеологически связанные значения. Яркий пример – глаголы впасть и ввалиться. У глагола ввалиться одно из его значений – фразеологически связанное, синонимическое с глаголом впасть: "глубоко осесть, стать впалым". Это значение реализуется в сочетании со словами – глаз (глаза), щека (щеки), рот, губы, грудь, бока. Например, у Пушкина в "Гробовщике": "… ввалившиеся рты"; у Тургенева в повести "Странная история": "Губы до того ввалились, что среди множества морщин представляли одну – поперечную"; у В. Шишкова: "… бока у лошади от бескормицы ввалились" ("Алые сугробы", VII). Любопытно индивидуально-метафорическое употребление глагола ввалиться у Л. Андреева в повести "Губернатор": "Дальше опять домишки и три подряд голые, кирпичные корпуса без орнаментов, с редкими ввалившимися окнами".

Глагол впасть характерен тем, что его прямое номинативное значение устарело и вышло из употребления (ср. древнерусск. впасть в яму, ров и т. п.). Для выражения этого глагола стали употребляться глаголы упасть и попасть (ср. упасть в яму и попасть в яму). Лишь в формах несовершенного вида сохранилось номинативное значение "втекать", "вливаться" (о реках, ручьях). В формах совершенного вида у глагола впасть закрепилось значение "стать впалым", синонимичное такому же значению глагола ввалиться. Оно связано лишь со словами щеки, глаза (очи), реже рот, губы, виски, грудь, бока. У Лермонтова: "бледные щеки впали" ("Бэла"); у Чехова в рассказе "Припадок": "Лицо его было бледно и осунулось, виски впали". Это фразеологически связанное значение соотносительно со значением слова впалый, круг применения которого гораздо уже, чем слова впадина (ср. впалые глаза, впалые щеки, впалая грудь). Истолкование значения прилагательного впалый при посредстве слова впадина в словаре С. И. Ожегова должно быть признано ошибочным [30].

Другое значение глагола впасть, также фразеологически связанное, но вместе с тем и конструктивно обусловленное – полувспомогательное: "начать испытывать какое-нибудь состояние (тягостное, предосудительное)" или "проявлять признаки чего-нибудь (расцениваемого отрицательно": впасть в бешенство, в отчаяние, в сомнение, в грусть, в тоску, в бедность, в ничтожество, в ересь, в противоречие, в шарж, в крайность, в пошлый тон и т. п.

Изучение изменений фразеологических связей слов в развитии русской литературной лексики помогает уяснить закономерности того сложного процесса, который переживали славянизмы после распада системы трех стилей в русском литературном языке XIX в. В качестве иллюстрации можно воспользоваться семантической историей глагола поглотить – поглощать. В памятниках древнерусской письменности слово поглотить выражало два значения: 1) прямое конкретное: "проглотить, пожрать, съесть" с оттенком: "принять в себя, в свои недра" (о земле и море) и 2) в обобщенном смысле "уничтожить".

С некоторым видоизменением оттенков и расширением фразовых связей эти значения, в основном, сохраняются и в русском литературном языке XVIII в. Ср. иллюстрации этих значений в "Словаре Академии Российской" и в "Словаре церковнославянского и русского языка" 1847 г.: Кит поглотил Иону. море поглощает корабли. Бездна поглотила упавшего с высоты утеса. Время все поглощает [31]. Ср. у Пушкина в "Евгении Онегине": "И память юного поэта Поглотит медленная Лета".

Однако в начале XIX в. у этого глагола вырисовываются новые фразеологические связи. На основе первоначального основного значения (которое вытесняется бытовыми синонимами – проглотить, съесть и т. п.) развиваются значения переносные, обращенные на умственные, духовные объекты действия: поглотить много книг, поглощать новые сведения, известия. При отвлеченных или конкретно-вещественных субъектах и объектах возникают и распространяются разнообразные смысловые оттенки: "вобрать в себя" (поглотить влагу, поглощать лучи); "потребовать на себя много чего-нибудь" (какого-нибудь расхода времени, энергии и т. п.), "вызвать затрату, потерю чего-нибудь": Путешествие поглотило массу денег; Работа поглотила много энергии. В русском литературном языке с середины XIX в. устанавливается семантическое соотношение между глаголами поглотить и погрузиться – в отвлеченных переносных значениях. Ср. у Григоровича: "… живет … безвыездно в своих "Золотых привольях", поглощенный (погруженный – В. В.) в созерцание гнедых рысаков и саврасых скакунов" ("Проселочные дороги"); у Тургенева: "… другие заботы ее поглощали" ("Первая любовь"); ср. у Пушкина: "В заботы суетного света Он малодушно погружен"; у Некрасова: "Служба всю мою жизнь поглощала" (стихотв. "Газетная").

Точно так же глагол пробудить, который сначала являлся синонимом глагола разбудить, с развитием переносных отвлеченных значений в русском литературном языке с конца XVIII в. замыкается в узком кругу фразеологических связей. В словарях Академии Российской конца XVIII и начала XIX в. пробуждать – пробудить рассматривается как слово среднего стиля, имеющее одно прямое значение: "прервать сон". Ср. пробуждаться – "просыпаться, приходить после сна в чувство"; пробуд – "время прекращения сна" (Пред самым пробудом снилось, грезилось) [32].

Однако уже со второй половины XVIII в. из стилей художественной литературы все глубже входит в систему национального литературного языка переносное значение слова пробудить – пробуждать: "возбуждать, подстрекать", как определяет это значение "Словарь церковнославянского и русского языка" (Рассказы путешественников пробудили в нем желание побывать в чужих краях) [33]. Параллельно протекает процесс развития отвлеченных значений и в глаголе пробуждаться (ср.: страсти пробуждаются).

В дальнейшем история изменений значений глагола пробудить – пробуждать и глагола пробудиться – пробуждаться разошлись. В глаголе пробудить – пробуждать прямое значение все более вытеснялось употреблением синонимов будить, разбудить (кого-нибудь), но на основе его развилось переносное значение "кого-нибудь возбудить, сделать активным, деятельным", например: пробудить к активной деятельности [34]. В глаголе же пробудиться – пробуждаться сохранилось и основное значение – "проснуться, перестать спать" и развившееся из него переносное (ср.: пробудиться к новой деятельности, или у Пушкина: "Во мне пробудилась охота к литературе"). Таким образом, в современном русском языке (так же, как и в литературном языке второй половины XIX в.) глагол пробудить выражает только отвлеченные фразеологически связанные значения "породить, вызвать появление чего-нибудь" (пробудить интерес, охоту, желание, страсть к чему-нибудь и т. п.).

Сходные, хотя и с индивидуальными вариациями, процессы образования фразеологически связанных значений – в связи с утратой или ослаблением основных номинативных значений – можно наблюдать в семантической истории таких славянизмов, как потрясти – потрясать, возмутить – возмущать, распространить – распространять и т. п.

V

Различие свободных и фразеологически связанных значений слова помогает точнее и яснее представлять как семантические границы, так и смысловой состав слова, систему всех его значений. Разграничение свободных и фразеологически связанных значений особенно важно для теории и практики лексикографии. В выделении и определении фразеологически связанных значений слов особенно легко ошибиться, так как их применение не дает достаточных средств для проверки их значения [35].

При смешении свободных и фразеологически связанных значений неизбежны подмены семантических характеристик отдельного слова описанием общего смысла тех фраз, в которые входит это слово. Например, в словаре под ред. Д. Н. Ушакова одно из предполагаемых трех значений разговорного слова отделаться характеризуется так: "испытать что-нибудь незначительное вместо большой беды, неприятности" (При катастрофе отделаться испугом; Отделаться царапиной; Дешево отделался) [36]. Но глагол отделаться вовсе не выражает значения "испытать, перенести что-нибудь незначительное"; он здесь значит "избавиться, ограничившись чем-нибудь". Неясно, почему другое значение того же слова, тоже признанное за самостоятельное, определяется так: "не желая выполнить всего, что надо, ограничиться чем-нибудь (немногим, несущественным)": Отделаться пустым обещанием; Отделаться пятью рублями. И тут определяется не значение самого слова, а общий смысл подобранных примеров.

В толковых словарях русского языка, например в словаре под ред. Д. Н. Ушакова, постоянны такого рода подмены истолкования значения слова описанием смысла всей фразы. Например, в глаголе обвести одно из значений определяется так: "оглядеть, окинуть взором", и приводится такой пример из Чехова: "Машенька обвела удивленными глазами свою комнату" [37]. В том же словаре значение глагола прибрать характеризуется так: "убрать, отодвинуть в сторону". Эта характеристика целиком навеяна примером: Прибрать книги к сторонке [38].

В глаголе лопнуть словарь под ред. Д. Н. Ушакова выделяет пять значений: "1. Треснув, прийти в негодность, разломаться, получить трещину (о полых предметах). Лопнул стакан. Лопнул пузырь. Лопнул мяч. 2. Треснув, разорваться (о натянутом). Канат лопнул. Струна лопнула. Брюки лопнули по шву [39]. 3. перен. Потерпев крах, полную неудачу, прекратиться, перестать существовать (разг.). Банк лопнул. Все дело лопнуло. 4. перен. Истощиться, исчезнуть (разг.). Терпение лопнуло [40]. 5. перен. Не выдержать сильно физического или психологического напряжение (простореч. фам.) Можно лопнуть со смеху. Чуть не лопнул со злости, от зависти" [41].

Очевидно, что в выражениях терпение лопнуло, надежды лопнули осуществляется лишь метафорическое употребление глагола лопнуть в основном значении "треснув, разломаться или разорваться". Во всяком случае, терпение лопнуло – это не значит, что терпение исчезло, и даже не значит, что оно истощилось. Кроме того, ведь иначе как в сочетании со словами терпение и надежды слово лопнуть, кажется, и не употребляется в этом метафорическом смысле. Значение же "не выдержать сильного физического или психологического напряжения" является несвободным и выделяется лишь потенциально из нескольких устойчивых фразеологических оборотов: лопнуть со смеху, со злости, от злобы, от зависти.

Количество фраз, группирующихся вокруг того или иного связанного значения слова и образующих своеобразную замкнутую фразеологическую серию, может быть очень различно – в зависимости от семантических потенций, от вещественно-смысловой рельефности этого значения, от характера его выделяемости. Кроме того, степень тесноты, замкнутости и слитности фраз, характер образности, а вследствие этого и степень несамостоятельности словесных компонентов фраз также могут быть очень разными. Например, глагол замять – заминать со значением "приостановить, пресечь дальнейшее развитие чего-нибудь (неприятного), умышленно не дать ходу" в разговорно-литературной речи встречается в очень узком контексте; он сочетается с немногими объектами: замять дело, разговор, какую-нибудь выходку, неприятное впечатление. У Гоголя в "Мертвых душах" сказано: "Замять неуместный порыв восторгания". У Достоевского в "Подростке" встречается индивидуальное фразеологическое сочетание замять слух: "Я даже и теперь не знаю, верен ли этот слух; по крайней мере, его всеми силами постарались замять". Толстовское выражение замять кого-нибудь (в "Войне и мире": "Анатоля Курагина… – того отец как-то замял") противоречит современному словоупотреблению. Еще более тесны фразеологические связи глагола затаить (затаить обиду в душе, глубоко затаить месть, затаить злобу).

Крайнюю ступень в ряду фразеологических сочетаний занимают обороты, включающие слова с единичным употреблением. Например, книжное слово преклонный встречается только в выражениях "преклонный возраст", "преклонные лета" или "года". Понятно, что в индивидуальном стиле оно может сочетаться и с каким-нибудь другим синонимом слова "возраст". Так у Некрасова: "Безмятежней аркадской идиллии Закатятся преклонные дни".

Приведенное в словаре под ред. Ушакова выражение преклонный старик [42] кажется не вполне правильным. Слово преклонный понимается как синоним слов старый, даже престарелый, но с несколько стертым значением. Поэтому уже с "Словаре Академии Российской" слово преклонный в этом употреблении не признается за отдельную лексическую единицу; оно рассматривается лишь в составе фраз: преклонный век, лета – "старость, пожилые годы" [43]. Однако в "Словаре церковнославянского и русского языка" 1847 г. из этого употребления извлекается особое значение: "приближающийся к концу" (о возрасте и летах) [44]. По тому же пути идет и словарь под ред. Д. Н. Ушакова: "Преклонный, -ая, -ое (книжн.). Перешагнувший через зрелые года, приближающийся к глубокой старости, к смерти (о возрасте)" [45].

Таким образом, границы между фразеологически связанным значением слова и фиксированным употреблением его как неотделимого элемента одного-двух фразеологических оборотов оказываются в некоторых случаях забкими, но вполне определенными. И все же необходимо отличать фразеологически связанное, несвободное значение слова от употребления слова в нескольких фразеологических единствах, близких по смыслу. Например, в словаре под ред. Д. Н. Ушакова выделено в особое значение (7) употребление слова курс в таких соотносительных выражениях: быть в курсе (чего), держать (кого) в курсе (чего), войти в курс (чего), ввести (кого) в курс (чего). Из этих образных фразеологических оборотов извлекается такие мнимое значение слова курс: "осведомленность, знание последних фактов и достижений в какой-нибудь области" [46]. Но такого значения у слова курс, разумеется, нет. Все обороты, в которых это значение усматривается, сложились на базе основного значения этого слова "течение", "направление движения".

Следовательно, от значения слова отличается его употребление. Употребление – это или след былых применений слова, не создавших особого значения, или новое применение одного из значений слова в индивидуальном, не вполне обычном фразеологическом окружении, в своеобразной ситуации, с новой образной направленностью. Под переносным или композиционно осложненным применением слова в каком-нибудь из его основных значений возникают новые, своеобразные смысловые значения. Они летучи, изменчивы, иногда даже трудно уловимы. Они не свойственны общему языку, хотя и общепонятны. Например, академическим словарем русского языка зарегистрировано употребление причастия от глагола лаять в фразеологическом сочетании лающий голос (не о собаке) [47]. Ср. у Салтыкова-Щедрина в "Благонамеренных речах": "Из внутренностей его, словно из пустого пространства… вылетал громкий, словно лающий голос"; у Куприна в рассказе "Мелюзга": "Он угрюм, груб, у него лающий голос". Академический словарь приводит также выдержку из журнала "Солнце России" (1913, № 52): "Врешь!" – лающим голосом опять крикнул кто-то из окружающих нас".

Форма лающий здесь не выражает нового самостоятельного значения. О новом значении нельзя говорить уже по одному тому, что словосочетание лающий голос единично (ср., впрочем, лающий кашель). Другие связи этого рода у формы лающий возможны лишь в индивидуальном употреблении (например: лающие звуки, лающая речь и т. п.). Кроме того, лающий в выражении лающий голос присоединяет к основному значению глагола лаять лишь качественный оттенок: "как бы лающий" (ср. у Салтыкова-Щедрина: словно лающий), т. е. "похожий на лай" (короткий, отрывистый, хриплый). В этом случае можно говорить только об употреблении, а не о новом значении. Между тем в словаре Ушакова форма лающий выделена в самостоятельное слово именно из-за этого употребления, которое принято за особое значение [48].

История значений слова неразрывно связана с историей фразеологических оборотов. Во фразеологических сочетаниях воплощаются общие закономерности, управляющие связью значений в пределах даненой семантической системы. Новые, индивидуальные употребления слова дают себя знать сначала в отдельных фразеологических сочетаниях. На основе их может затем выкристаллизоваться общее фразеологически связанное, несвободное значение.

Вместе с тем угасание значения слова далеко не всегда приводит к исчезновению всех относящихся сюда контекстов его употребления. Очень часто сохраняются осколки старого значения или архаического выражения в двух-трех фразеологических сочетаниях. Например, слово личина в значении "маска" и переносном – "притворная, искусствено созданная видимость, обманчивая или обманная внешность" постепенно утрачивается в русском языке. Но это переносное значение еще теплится в двух-трех выражениях и фразеологических оборотах: это – одна личина, под личиною чего-нибудь ["Прямой был век покорности и страха, Все под личиною усердия к царю" (Грибоедов)], надеть личину кого-нибудь или чего-нибудь "прикидываться кем-нибудь".

Разъединение фразеологических сочетаний также приводит к образованию новых выражений и новых смысловых оттенков. Например, глагол напиться (так же, как и его экспрессивные синонимы нализаться и т. п.) в разговорно-фамильярной речи сочетается с выражением до чертиков (ср. до зеленого змия) в значении "до крайней степени опьянения, до галлюцинаций". Тут до чертиков является обозначением высшей, предельной степени, но только одного очень определенного действия. Будучи оторвано от глагола напиться выражение до чертиков может в индивидуальной речи стать шутливо-ироническим обозначением высшего предела вообще чего-нибудь. Именно так употребил это выражение художник А. Я. Головин, рассказывая о Левитане: "До каких "чертиков" виртуозности дошел он в своих последних вещах!.. Его околицы, пристани, монастыри на закате, трогательные по настроению, написаны с удивительным мастерством" [49].

Таким образом, изучение не только синонимики, но и фразеологически связанных значений, употребления слов тесно объединяет лексикологию со стилистикой.

VI

Кроме качественных различий между значениями свободными и значениями фразеологически связанными, несвободными, в лексической системе русского языка очень рельефно выступают специфические особенности значений, осуществление которых обусловлено синтаксически. в самом характере взаимосвязанности лексических значений слов и их синтаксических свойств сказываются качественные различия двух основных синтаксических категорий – словосочетания и предложения.

Своеобразный тип значений синтаксически обусловленного характера формируется в словах, за которыми закрепляется строго определенная функция в составе предложения. Функционально-синтаксически ограниченное значение качественно отличается от всех других типов значений тем, что синтаксические свойства слова как члена предложения здесь как бы включены в его семантическую характеристику. Например, ср. в разговорной речи слово молодец при выражении похвалы, одобрения в функции сказуемого: Она у нас молодец; Молодец, что хорощо сдал экзамены. Ср.: Не жилец она на белом свете; ср. также: Не житье, а масленица.

В слове петух различаются два значения: 1) "самец кур", 2) "забияка" в применении к человеку [50]. Однако характерно, что со вторым значением этого слова не связан ни один из фразеологических оборотов, образовавшихся на основе слова петух: пустить петуха (о певце); пустить красного петуха ("поджечь", из разбойничьего жаргона); с петухами (рано) вставать, до петухов (до зари) не спать, засидеться.

Таким образом, переносное значение слова петух нельзя считать фразеологически связанным. Правильнее всего было бы признать это значение, в отличие от прямого, свободного номинативного значения, значением предикативно-характеризующим. Предикативно-характеризующее значение существительного может быть использовано для называния, обозначения кого-нибудь или чего-нибудь лишь в случае индивидуального указания (обычно при посредстве местоимения этот). Например, если о задире сказали: Вот так петух! или что-нибудь другое в этом роде, то можно продолжать в таком духе: Другого такого петуха не найти! Или: Этот петух всегда всем испортит настроение! Но как название, как обозначение слово петух к человеку применяется обычно лишь в качестве фамилии или прозвища (можно вспомнить гоголевского Петра Петровича Петуха). Предикативно-характеризующее значение у имени существительного может реализовываться в сказуемом или в составе сказуемого, в обращении, в обособленном определении и приложении.

В сущности, соотношение тех же двух типов значений наблюдается и в слове тетеря с тем лишь различием, что здесь в разговорно-шутливой речи предикативно-характеризующее значение повело к образованию устойчивых фразеологических сочетаний глухая тетеря, сонная тетеря, ленивая тетеря. Сюда же можно присоединить такие слова – с их прямыми и переносными функционально-синтаксически ограниченными значениями, – как гусь (ср. гусь лапчатый, вот так гусь!), осел, ерш (ср. ершиться), лиса, байбак, ворона (ср. проворонить) и т. п.

Синтаксически ограниченное значение слова с семантической точки зрения часто представляет собой результат образно-типического обобщения какого-нибудь общественного явления, характера, каких-нибудь свойств личности и является народным выражением их оценки, их характеристики. Поэтому оно применяется как предикат, как обращение, как приложение, или обособленное определение, или даже сначала как возникающее в речи переносное, нередко метафорическое, обозначение, в тех случаях, когда необходимо отнесение лица, предмета, явления к какому-либо разряду в системе коллективно осознанных способов их характеристики. Своеобразные семантические особенности этого типа значений слова особенно ярко выступают в случаях переходных, развивающихся, но еще не ставших стандартными. В этом отношении показательно складывающееся предикативно-характеризующее значение у слова перекати-поле [51]. 

Есть слова, которым присуще только функционально-синтаксическое значение. Например, слово загляденье в академическом словаре русского языка под ред. акад. А. А. Шахматова определяется прежде всего как действие по значению глагола заглядеться, но ни одного примера, иллюстрирующего это значение, не указано [52]. В этом значении слово загляденье в современном русском языке употребляется только в выражении на загляденье. Например, у Кокорева в "Очерках и рассказах": "Стол почтенных лет, но всегда выглядит на загляденье и около него скамья"; у Лескова в рассказе "Неразменный рубль": "Я приду к отцу Василию и принесу, на загляденье, прекрасные покупки".

Начиная с XIX в., слово загляденье обозначает все то, на что можно заглядеться, чем можно залюбоваться; в этом значении оно употребляется только в функции сказуемого; черты имени существительного в нем стираются, падежные формы ему уже не свойственны. У Пушкина в прозаическом отрывке ("В одно из первоначальных чисел апреля") читаем: "Что за карета – игрушка, загляденье"; у А. Майкова в стихотворении "Два мира": "И целый лес кругом колонн, Все белый мрамор, загляденье!"; у И. С. Никитина в поэме "Кулак": "… остался У бедняка рысак один: Ну, конь! Ей богу, загляденье!"; у Григоровича в романе "Переселенцы": "Маленький чепчик на голове ее был просто загляденье"; у Гончарова в "Обрыве": "Вон Балакин: ни одна умная девушка нейдет за него, а загляденье".

Более сложной была семантическая история славянизма объяденье, который до начала XIX в. обозначал "обжорство, неумеренность в пище", но затем в разговорно-бытовой речи закрепился в функции сказуемого и экспрессивно-восклицательного выражения, близкого к междометию. Слово объяденье стало эмоционально-предикативной характеристикой чего-нибудь необыкновенного по своему вкусу (Пирожки – просто объяденье!).

В слове указ при употреблении его в разговорной речи в функции сказуемого с отрицанием не возникает своеобразное значение, которое определяется в толковых словарях так: "не может служить основанием, указанием для кого-нибудь, чего-нибудь" (Ты мне не указ). Тут уже явно обозначился отрыв предикативного выражения не указ от слова указ в значении "постановление верховного органа власти, имеющее силу закона". Ср. просторечное не след (в значении: "не следует").

Функционально-синтаксически ограниченные значения свойственны главным образом именам существительным, прилагательным (особенно их кратким формам), а также наречиям, которые переходят в этих условиях в категорию состояния. Однако несомненно, что и в системе глагола развивается близкий тип предикативно-характеристических, определительных значений.

Эти значения обычно выступают в формах несовершенного вида и связаны с ограничением не только видовых, но и модальных возможностей употребления соответствующего глагола. Например: Окна выходят в сад; Начинание молодых исследователей заслуживает всяческого поощрения; Дело стоит внимания; Один стоит семерых и т. п.

VII

Гораздо более сложной, далеко выходящей за пределы простой соотносительности с тремя типами лексических значений слова – значений свободных, фразеологически связанных и функционально-синтаксически ограниченных (или закрепленных) – является сфера значений конструктивно организованных или конструктивно обусловленных. Многие лексические значения слов неотделимы от строго определенных форм сочетаемости этих слов с другими словами. при этом данные формы сочетаемости зависят не только от принадлежности слов к тем или иным грамматическим категориям (например, глаголов к категории переходности), но и от связи этих слов с такими семантическими группами, которые обладают устойчивым типом конструкции. Дело в том, что структура некоторых типов словосочетания обусловлена принадлежностью их грамматически господствующего члена к тому или иному семантическому классу или разряду слов, имеющих однотипную конструкцию. Например, немногочисленный ряд глаголов внутреннего состояния, эмоционального и волевого переживания – плакаться, сетовать, жаловаться и некоторые другие – выражают свое значение обычно в сочетании с предлогом на и формой винительного падежа существительного, обозначающего объект соответствующего состояния или переживания. Так, прямое номинативное значение глагола плакаться (как и его синонимов, с помощью которых оно определяется, – жаловаться, сетовать) конструктивно обусловлено. Просто плакаться нельзя, можно плакаться на что-нибудь – на свою судьбу, на свои несчастья. Однако фразеологическая связанность вовсе не обязательна для конструктивно обусловленного значения. Достаточно сослаться на несколько других глаголов с той же конструкцией: пенять кому-чему-либо и на кого-что, положиться – полагаться на кого-что-нибудь и т. п. Специфические особенности конструктивно обусловленного значения особенно ярко обнаруживаются в тех словах, в которых самая возможность реализации и раскрытия их лексического содержания зависит от строго определенных форм их синтаксических сочетаний. Например, глагол разобраться, кроме своего прямого значения "привести в порядок, разобрать свои вещи", имеет конструктивно обусловленное значение: разобраться в ком-чем – "в результате опыта, наблюдений хорошо понять" (разобраться в вопросе, в обстоятельствах дела, в своеобразии чьего-либо характера и т. п.). Реализация данного значения невозможна вне зависимости от соответствующей конструкции. Лексическое значение слова тесно, органически связано с данным способом его семантико-синтаксического раскрытия. ср. также: состоять в чем-нибудь, выражаться в чем-нибудь, отозваться (абсолютно) и отозваться на что, а также потенциальные: отозваться о ком-чем ["с особым сочувствием отозвался о Соломине" (Тургенев, Новь)]; отозваться на чем-нибудь ("сказаться, отразиться": Долгая ночная работа вредно отозвалась на здоровье).

Признание конструктивной обусловленности многих значений основано совсем не на тех соображениях, которые побуждали акад. Л. В. Щербу даже всякий переходный глагол рассматривать как "строевой" элемент грамматики, как форму связи между субъектом и объектом действия. Есть различие между лексическими значениями тех слов, которые по законам грамматики русского языка конкретизируют свое содержание соответственно своей принадлежности к той или иной грамматической или лексико-грамматической категории (например: купить что-нибудь, производство чего-нибудь), и между конструктивно-обусловленными значениями тех слов, в которых сама дифференциация значений всецело зависит от форм их сочетаемости с другими словами.

Конструктивно обусловленное значение характеризуется предметно-смысловой неполнотой его раскрытия в формах самого слова: полностью оно реализуется лишь в свойственной ему синтаксической конструкции – в сочетании с другими словами, количество и состав которых могут быть ничем не ограничены. Возможная неограниченность связей с другими словами в рамках строго определенной синтаксической конструкции является существенным признаком конструктивно обусловленного значения. И этим признаком оно резко отличается от значения фразеологически связанного, для которого типична замкнутость, ограниченность возможных сочетаний с другими словами.

Конструктивно обусловленное значение может быть признаком обособления омонима от смысловой структуры однозвучного слова. Например, едва ли значения слова положение (о чем-нибудь): 1) закон, правило или свод правил, касающихся чего-нибудь, и 2) логическое научное утверждение, формула, сформулированная мысль (положение о внутренних законах развития) могут быть объединены с такими значениями слова положение как "местонахождение в пространстве", "постановка тела или частей его", "состояние", "обстоятельства", "обстановка общественной жизни", "роль в общественной жизни", "распорядок государственной, общественной жизни" и т. п. Точно так же едва ли возможно втиснуть в систему значений одного слова все те значения, которые приписываются, например, глаголу обернуться (обернуться лицом к окну и сказочное – обернуться кем-чем или в кого, во что: обернуться волком; бес, обернувшийся в пса, и т. д.; ср. оборотень) [53].

Таким образом, разные виды конструктивной обусловленности слов могут служить указанием на границы разных значений одного и того же слова и вместе с тем могут быть признаками омонимии. Конструктивная обусловленность бывает свойственна не только свободным номинативным, но и фразеологически связанным и функционально-синтаксически ограниченным значениям слов.

Например, в слове вопрос ярко сказывается связь разных его значений с разными конструктивно-синтаксическими свойствами или формами сочетаемости с другими словами. Прямое номинативное значение – "словесное обращение, требующее ответа, объяснения" выражается словом вопрос в сочетании с предлогом о и формой предложного падежа существительного или, независимо от такого сочетания, – в абсолютном употреблении. Например: получить ответы на все вопросы; задать несколько вопросов. В сущности, те же конструкции связаны и с обобщенным, абстрактным номинативным значением "проблема", "задача", "предмет исследования", но для формы множественного числа – вопросы возможно сочетание и с формой родительного падежа. Иллюстрации к этому значению: национальный вопрос, вопрос о законах развития общества, вопросы грамматического строя, вопрос современной архитектуры и т. п. В бытовой речи это значение приобретает более широкий, неопределенный и общий характер и становится синонимом таких слов, как вещь, дело, тема, обстоятельство. Например: Это совсем другой вопрос ("это совсем другое дело"); Мы еще вернемся к этому вопросу и т. п. Несомненно, что выражения типа: вопрос не в этом; вопрос в том, что; весь вопрос – в быстроте исполнения – представляют собой устойчиво-фразеологические обороты. Здесь толковыми словарями обычно выделяется фразеологически связанное значение "суть, сущность, главное" и т. п.

В предикативном значении (а отсюда – и в индикативном, конкретно-указательном употреблении) слово вопрос в единственном числе в сочетании с формой родительного падежа отвлеченного существительного обозначает: "дело, обстоятельство, касающееся чего-либо, зависящее от чего-нибудь" (вопрос чести, вопрос времени, вопрос жизни и смерти, вопрос денег, вопрос терпения и т. п.) [54].

Примером взаимодействия фразеологически связанных значений и строго дифференцированных конструкций может служить слово играть: ср., с одной стороны, играть во что (в карты, в лото, в прятки, в футбол, в шахматы и т. п.) и переносно – играть в чувство, в негодование и т. п. и, с другой стороны, играть на чем (на скрипке, на гитаре, на рояле; ср. также играть на бильярде, на нервах); ср. играть чем или кем (жизнью, людьми), играть кого-что, в чем и т. п.

Обусловленность значений слова строго определенными и притом ограниченными синтаксическими формами сочетаемости его с другими словами сопровождается своеобразными структурными оттенками лексического значения. Свободное номинативное значение в тех случаях, когда оно конструктивно обусловлено, обычно имеет более ограниченный, узкий характер [ср., например: готовая работа и работа, готовая к печати; интересы (духовные, классовые и т. п.), интерес (общественный), интерес к кому-чему; хлопотать и хлопотать о ком, о чем; предмет и предмет чего (насмешки, иронии, любви и т. д.].

Конструктивная обусловленность фразеологически связанного значения еще теснее замыкает его в рамки немногочисленных фразеологических сочетаний и приводит к распылению, к растворению его семантического ядра в общем целостном значении соответствующих фразеологических единиц. Например: ласкать себя надеждой; броситься в глаза (ср. броситься в лицо, в голову и т. д.).

Таким образом, в системе знаменательных частей речи конструктивная обусловленность или связанность лишь вносит своеобразные оттенки в основные типы значений слов, способствует дифференциации значений и оттенков слова, а также разграничению омонимов.

Выделение особого типа конструктивно-обусловленного значения происходит при превращении знаменательного слова в служебное (например, относительно – в функции предлога при омониме относительно – наречии и модальном слове; точно – в функции союза соотносительно с омонимом точно – наречием, а также модальным словом и утвердительной частицей и т. п.). Но тут уже открывается область иных структурных типов слов и иных типов значений, о которых удобнее говорить при изучении вопроса о взаимодействии лексических и грамматических значений у служебных слов, об условиях и способах перехода лексических значений в грамматические.

* * *

Разграничение основных типов или видов лексических значений слов помогает установить ясную перспективу в семантической характеристике слов и содействует правильному определению омонимов и синонимов в лексической системе языка. Разные виды значений слов по-разному служат отражению и закреплению в языке успехов познавательной деятельности народа. А. А. Потебня правильно указывал на то, что лексические значения слов, органически связанные с грамматическими, являются структурным элементом языка, и в этом смысле они формальны – по сравнению с теми понятиями, которые складываются и закрепляются на их основе и с их помощью.

Понятие может стать свободным, номинативным значением слова, но и в этом случае семантика слова в целом, рассматриваемого в системе аспектов языка, не исчерпывается и не ограничивается только выражением этого понятия. Что же касается других видов лексических значений слов, то эти значения настолько слиты со спецификой данного конкретного языка, что общечеловеческое, понятийное, логическое содержание в них обрастает со всех сторон своеобразными формами и смысловыми оттенками национального творчества данного народа.

Примечания

  1. Л.В. Щерба. Опыт общей теории лексикографии. "Изв. АН СССР, ОЛЯ", 1940, № 3, стр. 117.
  2. [И.М. Муравьев-Апостол]. Письма из Москвы в Нижний Новгород (1813-1814 гг.). Письмо 10-е. "Сын отечества", 1814, № VII, стр. 19-30.
  3. Проф. Л. В. Черепнин в статье "Из истории древнерусского колдовства XVII в." ["Этнография" (М. - Л.), 1929, № 2, стр. 96] приводит судебно-следственные материалы, свидетельствующие о том значении, которое придавалось действию соли, подвергшейся наговорам. В XVII в. "колдун Терешка Малакуров "на соль наговаривал и метал по улицам и по перекресткам, хто перейдет и тово возьмет пуще". Жена луховского крестьянина Трошки Яковлева "сыпала соль с наговором в воротах от вереи до вереи" для того, чтоб "серцо отнять" у приказчика, который держал "в железах" ее мужа".
  4. Впервые оно зарегистрировано в "Словаре русского языка, сост. Вторым отд. имп. Акад. наук", т. IV, вып. 7, СПб., 1913, стр. 1923; ср.: Толковый словарь русского языка под ред. Д. Н. Ушакова, т. I. М., 1935, стр. 1456.
  5. Повсюду, где народные представления подвергаются серьезной научной или практически деловой переработке, выплывает неясная пограничная область, и создание более резких границ превращается в проблему. Поверхностные признаки различия между растением и животным, которые каждому непосредственно бросаются в глаза и которые в течение тысячелетий казались достаточными, совершенно непригодны для высшей ступени научного познания; ср.: K. O. Erdmann. Die Bedeutung des Wortes. Leipzig, 1925, стрю 76.
  6. Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. II. СПб., 1896, стр. 574-575.
  7. Дневник Александра Васильевича Никитенко. "Русская старина", 1891, апрель, стр. 144.
  8. Для иллюстрации экспрессивно-стилистических, а отчасти и социально-речевых взаимоотношений между синонимическими или близкими по смыслу словами можно припомнить известный анекдот о знаменитом адвокате Ф. Н. Плевако: "Старый анекдот гласит о том, что однажды к московскому "златоусту" явился именитый купец с каким-то весьма неприятным делом. Плевако, после "оскультации" и ознакомления с делом, во время чего купец сидел ни жив ни мертв, наконец, молвил: "Ну, что же, дело ничего, можно и обернуть!" – "Уж будь, Федор Никифорович, отцом-благодетелем! Не оставь!" – "Благодетельствовать я тебе не буду, а давай аванс!" Купец глаза вылупил: "Это что же такое, Федор Никифорович, аванс?" – "Ах ты, чудак! Задаток знаешь?" – "Ну, вестимо, знаю!" – "Так вот, аванс вдвое больше!" (А. Р. Кугель (Homo novus). Литературные воспоминания (1882-1896). Пг. – М., 1923, стр. 101).
  9. Л. В. Щерба. Указ. соч., стр. 103.
  10. Толковый словарь русского языка под ред. Д. Н. Ушакова, т. I. М., 1935, стр. 27; ср.: Словарь современного русского литературного языка, т. I. М. – Л., Изд-во АН СССР, 1950, стр. 95.
  11. Словарь Д. Н. Ушакова, т. I, стр. 75.
  12. Там же, стр. 87.
  13. Там же, стр. 106.
  14. Словарь современного русского литературного языка, т. I, стр. 360.
  15. Словарь Д. Н. Ушакова, т. I, стр. 110; ср.: Словарь русского языка, сост. Вторым отд. имп. Акад. наук, т. I. Под ред. Я. К. Грота. СПб., 1895, стр. 142; "Беззубый… бессильный" (беззубая власть).
  16. em> С. И. Ожегов. Словарь русского языка. Изд. 2. М., 1952, стр. 32.
  17. См.: Словарь церковнославянского и русского языка, сост. Вторым отд. имп. Акад. наук, т. IV. Изд. 2. СПб., 1868, стр. 619; Словарь Д. Н. Ушакова, т. IV. М., 1940, стр. 784.
  18. М. И. Михельсон. Русская мысль и речь, т. II. СПб., 1902, стр. 385.
  19. См.: Е. М. Мельцер. Об основном словарном фонде и словарном составе языка. "Иностр. языки в школе". М., 1951, № 6, стр. 30.
  20. Фельетоны сороковых годов. Журнальная и газетная проза И. А. Гончарова, Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева. М. – Л., "Academia", 1930, стр. 78-79.
  21. См.: Синайская псалтырь. Изд. С. Н. Северьянова. Словарь. Пг., 1922, стр. 339; И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. II. СПб., 1902, стр. 1437; Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный, ч. V. СПб., 1822, стр. 371; Словарь церковнославянского и русского языка, сост. Вторым отд. имп. Акад. наук, изд. 2, т. III. СПб., 1867, стр. 1015.
  22. Например, в холмогорском говоре расхлябаться: 1) "расшататься, потерять устойчивость", 2) "разболеться, одряхлеть" [А. Грандилевский. Родина М. В. Ломоносова. Спб., 1907 ("Сб. ОРЯС", т. 83, № 5), стр. 260]. – Ср. хлябать "обнаруживать непрочность, расшатываться, ломаться" (там же, стр. 293). – Любопытно, что севернорусским говорам известно и слово хлябь в значении "пасть, зев". Проф. Е. Ф. Будде готов был признать северным провинциализмом употребление слова хлябь в одическом стиле М. В. Ломоносова (Е. Ф. Будде. Несколько заметок из истории русского языка. – ЖМНП, 1898, март, стр. 157-158 и 172).
  23. "День печати. Клич". – Сб. на помощь жертвам войны. под ред. И. А. Бунина, В. В. Вересаева, Н. Д. Телешова. Изд. 2. М., 1915, стр. 218.
  24. И. Т. Кокорев. Очерки и рассказы, ч. III. М., 1858, стр. 325-326.
  25. A. Mazon. L’elaboration d’un roman de Tourgenev. "Revue des erudes slaves", t. V, f. 1-2. Paris, 1925, стр. 91.
  26. Ср. у А. Н. Островского в пьесе "Волки и овцы" (действие I, явление 8-е) слова Мурзавецкой: "Смотреть за Аполлоном Викторовичем, чтобы ни шагу из дому! Вели людям сидеть в передней безвыходно".
  27. Это значение поддерживалось и употреблением французского gros (ср. evenements gros de consequences "события, чреватые последствиями"; le present est gros de l’avenir "настоящее чревато будущим").
  28. "Русская старина", т. XXII. СПб., 1878, стр. 356.
  29. Газ. "Голос" (СПб.), 1867, № 207.
  30. Ср.: Словарь Д. Н. Ушакова. "Впалый, -ая, -ое. Вдавшийся внутрь, ввалившийся. Впалые щеки. Впалые глаза (т. I, стр. 384); в Словаре С. И. Ожегова: "Впалый, -ая, -ое. Образующий впадину, вдавшийся внутрь, вогнутый. Впалая грудь (стр. 84).
  31. См.: Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный, ч. IV. СПб., 1822, стр. 1200; Словарь церковнославянского и русского языка, сост. Вторым отд. имп. Акад. наук, т. III. СПб., 1847, стр. 244.
  32. См.: Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный, ч. V.,, стр. 492.
  33. Словарь церковнославянского и русского языка, сост. Вторым отд. имп. Акад. наук, т. III, стр. 516.
  34. См.: Словарь Д. Н. Ушакова, т. III, 1939, стр. 895.
  35. Ср.: Ж. Вандриес. Язык. М., 1937, стр. 106.
  36. Словарь Д. Н. Ушакова, т. II. 1938, стр. 917; ср.: Словарь С. И. Ожегова, стр. 421.
  37. См.: Словарь Д. Н. Ушакова, т. II, стр. 614; Словарь С. И. Ожегова, стр. 376.
  38. Словарь Д. Н. Ушакова, т. III, стр. 765; ср.: Словарь С. И. Ожегова, стр. 535.
  39. В Словаре С. И. Ожегова оба эти значения объединяются. Они связываются с полыми и натянутыми предметами. К этим же предметам причислен и тот человк, который "чуть не лопнул от смеха" (стр. 290).
  40. В Словаре С. И. Ожегова это значение также почему-то соединено с предшествующим. Лопнувшее терпение ставится рядом с лопнувшим делом.
  41. Словарь Д. Н. Ушакова, т. II, стр. 90.
  42. См.: Словарь Д. Н. Ушакова, т. III, стр. 737.
  43. См.: Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный, ч. V. СПб., 1822, стр. 213.
  44. Словарь церковнославянского и русского языка…, т. III. Спб., 1847, стр. 441.
  45. См.: Словарь Д. Н. Ушакова, т. III, стр. 737.
  46. Там же, т. I, стр. 1555.
  47. Словарь русского языка, сост. Вторым отд. имп. Акад. наук, т. V, вып. I. Пг., 1915, стр. 284.
  48. Словарь Д. Н. Ушакова, т. II, стр. 30.
  49. А. Я. Головин. Встречи и впечатления. Воспоминания художника. Л. – М., 1940, стр. 14.
  50. Словарь Д. Н. Ушакова, т. III, стр. 246. – Наличие переносного значения в слове петух подтверждается отсюда фамильярным глаголом петушиться "вести себя задиристо, заносчиво, забиячливо".
  51. В художественной литературе находит отражение развитие этого значения, еще тесно связанного с прямым номинативным значением слова перекати-поле (см. рассказ А. П. Чехова "Перекати-поле"; см. также повесть современной советской писательницы Н. Поповой "Зрелость").
  52. См.: Словарь русского языка, сост. Вторым отд. имп. Акад. наук, т. II. СПб., 1907, стр. 916-917.
  53. Однако см.: Словарь Д. Н. Ушакова, т. II, стр. 631; Словарь С. И. Ожегова, стр. 378-379.
  54. См.: Словарь Д. Н. Ушакова, т. I, стр. 362-263; Словарь С. И. Ожегова, стр. 80.

Игры разумов | The Professor and the Madman

Сегодня я постиг светлую сторону процесса переименования фильмов с полным изменением смысла названия в русском прокате. Изначальное название «Профессор и безумец» на русский было переведено как «Игры разумов», и в результате оно каким то хитрым образом выпало в выдаче по запросу “игры разума” и заинтересовало меня так что я деже не сразу заметил, что это не тот фильм, который я искал в запросе.

14004_JACKPOT_QUAD_AW.indd

Оказалось, что это  вышедший в 2019 году фильм талантливого Фарида Сафиниа, прославившегося в 2006-м фильмом Апокалипсис, над сценарием которого он работал с Мелом Гибсоном. Зрелищный и познавательный он рассказывал о быте цивилации майа царившим во времена конкисты.

Любопытно, что на этот раз Мел Гибсон в главных ролях, а Фарид Сафиниа выстапает режисером. Возможно, их сближает тема глубоких душевных потрясений и глобальных социальных кризисов.

Фильм потряс меня тем, что он почти полностью посвящен феномену интроспективной лингвистики и красоте в лучах смысла. Оксфордский профессор Джеймс Мюррей (Мел Гибсон) руководит процессом создания первого в истории полного и исчерпывающего словаря английского языка. Ему помогает заключенный психиатрической клиники для особо опасных преступников — доктором Уильямм Майнор (Шон Пен).

Романтическая составляюща рассказа, история доктора Уильяма Майнора, страдающего манией преследования, не особенно меня заинтересовала, хоть и, признаю, ярка и трогательна. Больше меня изумило то, как сильно волнует профессора Джеймса тема изучения смысла слов. Волнует так же сильно как и меня. С каким рвением и неутомимой волей он штурмует понятийный аппарат языка, докапываясь до изначальной сути понятий!

Как то слышал, что протирать значения слов это наша задача, если мы хотим понять истинную концепцию заключенную в тексте. Но начинать протирать значение слов можно лишь с достаточно широким словарным запасом технических терминов, относящихся к анализу априорных форм и формообразующих принципов, в семантической достоверности которых нет никаких сомнений. Иначе это будет романтизация тезиса и искажение изначального смысла.

Для того чтобы прояснить значение слов (определений) Джеймс Мюррей предложил искать цитаты из ценнейших литературных произведений, где искомое слово раскрывает свой смысл будучи использованным в разных контектах, из различных оттенков которых возможно восстановить изначальную семантику.

В целом таким же путём шел Даль, который составил толкового словарь русского языка. Он к кажому слову приводил поговорки и фразы языка, где слово проявлет свой смысл. Но разница в объемах работы. Джеймс ставит задачей раскрыть семантику ВСЕХ слов английского языка, чего Даль не делал, полагая, что смысл большинства слов самоочевиден, поэтому ограничился лишь словами старинными, ушедшими из обихода и ставшими непонятными большинству.

Однако же смысл самых популярных в обиходе слов может быть раскрыт значительно глубже, чем интуитивно воспринимаемый в узком контексте, где слово вполне могло фигурировать в своем переносном смысле, а не изначальном.

Спасибо прекрасной реальности за постоянные подсказки, что как бы случайно попадаются мне на пути!

Дзен и искусство ухода за мотоциклом

Слушая СПЧ я вдруг вспомнил о параллельном проекте  «Ёлочных игрушек» – «2H Company» и конкретный трек «Дзен и искусство ухода за АК47». Я начал набивать название трека в google. В автокоплите появилась ссылка на философский роман, бестселлер Роберта Пирсика «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» 1974 года, проданнный более 4 милионна раз в бумажном издании. Заинтересоваавшись, я предположил, что это произведение несомненно послужило отправной точкой для названия трека. Перешел по ссылке на описание книги …

BYTKLXFN5G2PWELGXKJSURVBBY

BRITTEN: THE “GREATEST MOTORCYCLE EVER BUILT”?

Решил найти и послушать аудиокнигу в поездках на мотоцикле по пути на работу. Попал на сайт книга в ухе, где и начал слушать произведение. Содержание философских диалогов героев и высказываний автора, обращенных непосредственно к читателю, являются инструменом для раскрытия идеи восприятия мира в разных форматах:  романтическом и классическом, которые будучи дихотомией перцептуального восприятия, раскалывают человечество на две группы. Понимание друг друга между членами противоположных фракций чрезвычайно затруднено и обусловлено чудовищной разницей в оценке изначальной реальности…

Наконец-то я соприкоснулся с концепцией, способной в каком то смысле даже совершить переворот в отношении к другим людям. Переворот такого же масштаба, как открытие Коперника, утверждающего что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. После внедрения концепции Коперника объективно ничего не изменилось в движении Солнца по небосводу, но коренным образом изменилось восприятие причинности наблюдаемого феномена.

Удивительно как по случайному стечению обстоятельств приходит реформирующая понятийный аппарат инормация, а может быть это проведение Господне, ибо все больше ответов приходит именно таким образом, словно бы кто-то намекает и подбрасывает ссылки – ключи от новых дверей ведущих вверх к источнику всех формирующих принципов.

Аудиокнига произвела на меня сильное впечатление, мне захотелось получить текст по которому работает чтец. Я нашел на литресе печатный вариант, купил и открыл его для чтения. О, ужас! Это был перевод выполненный каким-то ботаником который убил всю изящность превосхоно подобранных терминов и разрушил стройную нить повествования о глубоких концептуально значимых парадигмах, о которых переводчик, видимо, не имел никакого представления. Текст был переведен настолько безобразно, что если бы я не послушал сначала аудиокнигу, а открыл вот это вот – я бы, боюсь, не понял о чем идет речь.

Теперь же или перечитать в оригинале на английском или найти тот самый текст который звучит в аудиокниге. Там переводчик явно владел всем терминологическим полем, что использовано в оригинале. Буду искать адеватный перевод.

Бомбически

Пережили же как-то: «Ваще мантана», «Кайф», «Ништяк», «Клёво», «Прикольно», «Найс» и прочие мерзости. Теперь наступил перид, когда модно и современно говорить «Бомбически»…

А когда-то была мода на все французское и говорили, «Шарман…» «Вуаля» «Се ля ви». Сейчас так уже не модно. Засмеют. Сейчас у нас раболепство перед всем американским и надо говорить «Сэйл», «Пати», «Вау», «Сэйшн», «Фэшн», «Перформанс» и тд.

Но и это пройдет как анекдоты про Чапаева и Ленина..
Не проходит только сама эта плебейская склонность к мимкрии  и засорению своего родного языка жаргонизмами и иностранными словами чтобы выглядеть в глазах окружающих «круто».

Индивидуальность, самоосознание и душа

1. В википедии можно найти такое определение: Индивидуа́льность (от лат. individuum — неделимое). Дальше говорится, что индивидуальность это совокупность качеств отличающих одного от другого… бла бла бла. Этого нет в изначальном слове «индивидуум» и подобное добавленное позднее определение, в значительной степени исказило смысл изначального понятия индивидуальности – как «неделимого».

2. Чтобы отличать себя от других – достаточно обладать самоосознанием. И википедия говорит: Самосозна́ние — сознание субъектом самого себя в отличие от иного. Если Я – это не ты, не вы, не они – этого достаточно, чтобы обладать самоосознанием. Ты это ты, я это я, мы действуем по разному, хотя можем выглядеть как близнецы.

3. Я говорю: моя рука, моя нога, моё тело – но где сам Я?

individual ceramic ball

Кришна во второй главе Бхагават Гиты говорит, что сознание или душа, нерассекаемо мечём, неуничтожимо огнем, вечное по своей природе, сознающее себя. Мельчайшая по своим размерам единица сознания = Атма = душа.

Пришел пациент к доктору и говорит – «совсем измучился, не знаю кто я, где я». «Да вот же вы, прямо передо мной!» «Спасибо, Доктор!».

Рекламщики часто призывают – «Найди себя!», «Прояви свою индивидуальность!», используя подложное понимание индивидуальности как совокупности каких-то атрибутов выразительно отличающих меня в массе: брэнд одежды, цвет кроссовок, модель телефона.

Мне не нужно всё это, чтобы быть индивидуальным и считать себя собой. Я и так понимаю что я это я, а ты это ты. Зачем для этого покупать один из миллионов айфонов? Проявлю ли я индивидуальность, купив одну из 100,000 пар кроссовок Nike?

Суть индивидуальности в неделимости сознания. За всеми разделёнными личинами «я-велосипедист», «я-муж», «я-сын», «я-отец», «я-русский», «я-начальник», «я-подчиненный» – составляющими текущую комбинацию, «личность», скрывается изначальное сознание – Я. Оно неизменно в каждом случае смены маски: я-такой, я-сякой. Маски это мои атрибуты. Но Я – изначальное сознание – не обладаю ими постоянно.

Никакая совокупность качеств и атрибутов не является тем самым настоящим мной – мной индивидуумом – неделимым сознанием, сознающим своё бытие, стоящим за всем этим набором приходящих и уходящих личин. Моя индивидуальность – следствие моего самоосознания. Самоосознание = индивидуальность.

Я в 5 лет ростом 1 метр тот же самый Я в 39 лет ростом 178 см. То был Я, и это Я. Моё тело изменилось, мой рост изменился, изменились мои роли в социуме, но Я всегда оставлся неизменен и индивидуален.

Кто – Я? Я это Я. Этого достаточно. Тезис «Найди себя» весьма ироничен по своей сути. Если нас будет 10 близнецов одетых одинаково, может быть кто-то со стороны и не поймёт где среди нас Я, но Я то безошибочно понимаю где Я а, где остальные 9 копий.

Я русский бы выучил, только зато…

Только что проснулся от неприятного сна – снилась школа и урок  Веры Леонидовны по русскому языку, на котором я должен написать сочинение. Вера Леонидовна часто оценивала мои познания в русском на 3 балла.  За сочинения я часто получал оценку 5/2 – 5 за содержание и 2 за грамотность. Такая вот грамотность была и меня это угнетало сильно. Особено тем, что по сути . Но вот что я хотел бы сказать о преподавании русского языка:

Вера Леонидовна не объясняла почему в предложении части речи называются именно так, как они называются. Почему подлежащее называется подлежащим – что это за слово такое? Почему глагольная часть называется сказуемое? Это типа говоримое, произносимое? Почему? Почему другие слова произносимые в речи не называются сказуемое?

Почему такие примитивные вещи не были объяснены? Что за суффикс? Что это за слово такое? И Почему деепричастный оборот это не какой нибудь другой оборот? Почему синтаксис и пунктуация это не конвергенция и дифракция?

Я все это узнал позднее, но что это за русский язык когда его преподает человек, не способный втолковать ученикам, что это за слова он только что использовал? С таким же успехом можно заставлять запомнить что предложение состоит из мамурика пачухулии и мурифундии.

Что это за русский язык преподается в школе? А Вера Леонидовна с упоением ставила мне за сочинения 5 за грамотность 2. Теперь мне кажется что 2 она должна была поставить себе за способность интересно разговаривать о синтаксисе, пунктуации да и в целом обо всем том интересном, что представляет из себя любой язык. Она делала свои уроки нудными и неприятными.

Слова и языки

Меня всегда интересовал смысл слов. Когда я слышал незнакомое слово – это было прямо какой-то тайной и понять истинный смысл было для меня очень важно.  Я трепетно относился к словам с самого детства.  В советские времена по телевизору часто показывали трансляции разных пленумов и симпозиумов, где люди говорили вроде бы по русски, но в то же время использовали очень странные слова. И меня это интриговало.

Пленум, трансляция, симпозиум, интрига – слова эти вроде бы на слуху и вроде бы понятны – но что конкретно они означают. Мне было это очень интересно. Я хотел понимать. Мне было очень важно знать эти слова. И так в какой то момент я узнал, что есть латынь. Латинский язык, которым пользовались в древности как интернациональным языком все ученые люди. Именно на латинском были записаны многие философские труды, религиозные тексты, да и в целом латинский алфафит (альфа-вита) был основой для азбук всех европейских государств.

Система… Меня интересовала система записи слов, понятий, мыслеформ, образов. Мне хотелось и хочется сейчас очень правильно и точно выбирать слова. Я люблю красивую и правильную речь, когда слова на своих местах. Это позволяет понимать друг друга. По-нимать, нимать, отнимать, принимать, НИМАТЬ, НЯТЬ, трогать – касаться – соприкасаться. Чувствовать другую личность правильно.

Я узнал про латинский язык. Мне стало интересно до чертиков! Это был язык культуры. Это был для меня язык умных просвещенных людей. И я стал интересоваться. Мне было любопытно каждое слово. И я узнавал их. И мне было легко в изучении наук потому что я понимал что такое корреляция, индукция… Дукция – движение. Ре-дукция – передача движения. Форма. Ре-форма. Ре-формация.

Я понял что такое синтакис. Син-таксис. Син-тектика. Сим-позиум. Поза. Импозантный. Локатор, локация, дислокация…. все  становилось понятным. Я слушал новости где Михаил Горбачев говорил о том как важно достичь консенсуса и понимал что сенсио – это чувства. А приставка кон – означает СО. Сочувствие или другими словами – достичь консенсуса это означает достичь едино-чувствия. Одинаковое восприятие. Консенсус… Это было слово которое казалось смешным и диким для тех кто не понимал его.  Мне же всё становилось все более понятно.

Я понял что латынь это ключь.  Я понял что язык это система. Я понял что знать язык правильно – важно.  Очень важно. Супер важно. Супер на латыни – «сверх». Более, чем важно. Жизненно необходимо чтобы точно понимать другую личность. Я думал, что выучив латынь я обрету силу слов. И это было так. И я стал понимать.

Мне легко давались науки потому что я понимал физику химию алгебру так,  словно их преподавали на моем родном языке. Корреляция, невелирование, параллельность, перпеникулярность, все эти слова раскрывались как бутоны цветов обнажая истинный смысл и доходили до разума. Это были элементы. А были и аргументы, документы, ментальность, перцептуальность – и все было ясно. Все было так красиво.  Я слушал выпуски новостей и понимал больше чем мог бы понять если бы не знал эти латинские корни.

Затем я узнал, что есть санскрит. Деванагари. Язык Богов. Праязык. И это было открытием. Это было ошеломительным открытием. Знаете что в битве двух витязей когда один ударяет другого по шлему булавой так что противник почти теряет сознание – это означает – ошеломить. Шлем – шелом.  А опешить – это значит сбить с коня и сделать пешим.

Санскрит меня ошеломил… Разговоры с теми, кто понимает смысл  слов, стали для меня вожделенны. Правильно подобранные и употребленные, стоящие на своих местах слова связывались в удивительный узор мысли. Я стал хотеть слушать и говорить так, как говорят мудрые люди. И мне нравились стихи…

Я узнал, что санскрит это прекрасный инструмент, но стихосложение делает санскрит кружевом, красивейшим узором, изящнейшим инструментом для выражения чувств и эмоций. Я понял почему индийские фильмы так богаты песнями и стихами. Это красиво. Я полюбил это. Это культура и искусство для меня. Я преклоняюсь перед этим.

Сейчас я готов сказать, что знание истинного смысла слов, знание языка, умение слышать и понимать это как одно из чувств, как зрение или обоняние. Если человек не знает санскрит, или хотя бы латынь – он калека, он слеп и глух.  Он мог бы понимать, но вместе с тем не способен понять или понимает неправильно.

В конце концов, я начал догадываться насколько я глуп…

Универсальный растворитель

Вода это универсальный растворитель. Но растворять это значит также и раскрывать и творить. Если взять к примеру зерно, то зерно это программа инициализации запечатленная в материи на уровне ДНК. Если бросить зерно в землю и полить водой, то вода пробирается в зерно и начинает растворять раскрывать программу и творить из земли под воздействием огня и воздуха тело согласно программе. В зернах пшеницы хранится информация как построить тело растения пшеницы. В зернах риса – как построить рис. Инсталлируем в землю, поливаем водой, вода начинает инициализацию. Если инициализация началась – в тело приходит джива…

Квилтинг и пэчворк… засрали весь русский язык!

Это теперь модно так. Не просто шитье из лосткутков, лоскутное одеяло, а Пэчворк! Это типа PathWork. Ну понятно что path это заплатка. Оно и в компьютерном языке Пач называется. А вот что такое Квилтинг это я пока еще не понял. Даже википедия не знает ответ на этот вопрос. А чего я так возмущаюсь? Есть у нас клиенты сайт www.stitchcraft.ru – вот там этот самый пэчворк и квилтинг – просто оплот квилтинга можно сказать. Может от моего плохого настроения им хотябы ключевые посетители придут, а то ворчание за зря получается.

Это здесь?

Здесь…

словарь ожегова:
1) Здесь – В какой-то момент
2) Здесь – В этом месте
3) Здесь – В этом случае, при этом обстоятельстве

Я думаю что здесь это this. Это своего рода указка. Указание на место или момент.
Здесь = this = этот = тут = вот
Здесь я хотелбы сделать паузу.
здешний = тутошный = из этой местности

Это универсальный указатель на присутствие в конкретном месте либо времени.
Остановите здесь – это просьба остановиться в конкретном указанном месте – тут. Можно показать на стол и сказать здесь стол = это стол. Думаю интересно, что впинципе значение слов ЭТО и ЗДЕСЬ – одно и то же.

Завтра сутра?

Вот я нашел значение слова Завтра у Даля …

Завтра – завтре, заутра, завтракась, завтрича нареч. день следующий за нынешним, время по первой за сим ночи и до следующей. Завтра или завтрие употреб. как сущ. ср. (род. завтрея или завтрого или завтрева; дат. завтрею или завтрему или завтру, заутру

Заутра – заутре, заутро нареч. завтра; завтра поутру; на утро следующего дня, в заутрие ср. Вечер плачь, а заутре радость. Заутрашний, завтрашний. Заутреня ж. церковная служба до обедни, ранняя, утренняя, утреня. Свеча от трех заутрень (на пятн., на суб. и на воскр.) зажигается при родах. Поп не устал, что рано к заутрени встал. Домового можно увидать, во время светлой заутрени, в хлеву, в заднем углу. Заутренний, к заутрени отнсщ. Заутренник м. посетитель заутрени. Заутреть безличн. начаться утру, заднять, рассветать. Как заутреет, так и буди меня. Заутренничать, засидеться, застояться, пробыть где на пути раннее утро. Думали только заночевать, ан заутреничали, да чуть ли и не заднюем.

Что мне интересно: заполночь, заполдень, заутро.. завтра применялось для указания на следующее УТРО.  А слово сегодня употребляется для обозначения сего-дня. Этого ДНЯ. То есть фактически это указатели времени суток, а не порядка дней (вчера, сегодня, завтра…), как я думал раньше. Тут ряд такой: утро, день, полдень, вечер, полночь, ночь.

Бестолковые разговоры

Есть толковый словарь, который объясняет значение слова через другие слова. толк – это от английского tolk говорить. Толковать = говорить. Можно сопоставить выражения:
Да , какой в этом толк? = О чем тут можно говорить?
Толковый парень = С ним есть о чем поговорить
Толку не добъешься = бесполезно разговаривать
Бестолоч = без толковый = тоесть вообще хоть говори хоть нет – ноль эмоций
Верно толкуешь = верно говоришь

словарь Ожегова:
Значение слова Толк лексическое прямое и переносное значения и толкования слова
1) Толк – Толкнул N1 (не понял что это такое)
2) Толк – Группа, секта, примыкающая к этому направлению
3) Толк – О людях, объединенных общностью взглядов, склада, общественного направления
4) Толк – Польза, прок ( очень важный смысл )
5) Толк – Разновидность какого-нибудь религиозного направления
6) Толк – Смысл, разумное содержание чего-нибудь

Говорить, произносить слова, толковать = общаться и обмениваться информацией о жизни, все глубже понимая значение слов в процессе ТОЛКОВАНИЯ. Тоесть по сути польза и прок и толк определенны Ожеговым как синонимы в п.4. А если задача толка (разговора) в упрощенном понимании есть обмен информацией, то это и есть познание как процесс. Жизнь, толк, познание. Ну както так.  В этом и толк. А судя по пункту 2 и 3 Толк это система познания и само знание. Как толкуешь так и есть.  Причем это одновременно и то как ты говоришь и то как ты понимаешь.  Вот такое толкование.