Как писать понятно и по существу

«Но если мысль может испортить язык, то язык тоже может испортить мысль» — Джордж Оруэлл

Уинстон Смит — вымышленный персонаж и протагонист романа Джорджа Оруэлла 1949 года «1984». Он работает в отделе документации Министерства Правды, где корректирует указы Большого Брата и партийную документацию, чтобы они соответствовали новым реалиям. Он помогает исправлять ход истории, ведь Большой Брат никогда не ошибается. Большой Брат ни в коем случае не может быть неправ, и Уинстон лишь один из тысяч, которые вносят поправки в прошлое, чтобы люди не знали своей истории.

Наилучший способ истребить народ — исказить и уничтожить его историю.

В пятой главе Уинстон обедает с человеком по имени Сайм, образованным членом Партии, который работал над переизданием словаря Новояза, контролируемого языка с ограниченной грамматикой и лексикой, нацеленный на ограничение свободы мысли. Сайм говорит Уинстону, что цель Новояза — сузить диапазон возможных мыслей, чтобы сделать мыслепреступление, т.е. преступление против правительства, невозможным.

Не должно существовать слов, способных передавать независимые, мятежные мысли. Потому что, если вы сковываете язык, следовательно, вы сковываете и разум. Мысль развращает язык, стало быть, язык тоже способен развратить мысль.

Если люди не могут хорошо писать, они не могут хорошо думать. А если они не могут хорошо думать, за них будут думать другие.

Невозможно задумать восстание, если в языке не существует понятного слова, которым можно было бы проиллюстрировать это явление. Таким образом, Большой Брат планировал и далее уменьшать доступный словарный запас, пока всеобъемлющие мысли не сведутся к кротким упрощенным высказываниям.

* * *
Эссе «Политика и английский язык» было опубликовано всего за два месяца до «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертого». Данное эссе дает великолепное представление об опасениях Оруэлла, связанных с упадочным состоянием языка в англоговорящем мире, опасениях, которые он так смело высказал в «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертом».

Впервые я натолкнулся на эссе Джорджа Оруэлла «Политика и английский язык» много лет назад и попробовал использовать его в качестве руководства к своему писательскому труду, обращаясь к нему всякий раз, когда у меня возникали опасения, что я свернул с намеченного пути.

Эссе начинается со слов: «Большинство людей, занимающихся этим вопросом, признают, что английский язык находится в скверном состоянии, но считается, что осознанно мы не можем ничего с этим сделать». Оруэлл, как всегда спокойно и размеренно, делится своими размышлениями по поводу того, как современный писатель мог бы улучшить общее состояние языка. Он перечислил шесть правил писания, которые, по его мнению, помогут в борьбе с ограничивающим языком:

  1. Никогда не используй метафору, сравнение или иную фигуру речи, которую ты привык видеть в печати.
  2. Никогда не используй длинное слово там, где подойдет короткое.
  3. Если можно выбросить слово — всегда выбрасывай.
  4. Никогда не используй страдательный залог, если можно использовать действительный.
  5. Никогда не используй иностранную фразу, научный термин или жаргонизм, если можешь вспомнить обиходный эквивалент.
  6. Лучше нарушь любое из этих правил, чем скажи что-либо варварски неуместное.

Обратите внимание, что слова «никогда» и «всегда» предполагают, что данные правила абсолютны и ни за что не могут быть нарушены. Но сам Оруэлл им не подчинялся. «Политика и английский язык» испещрено пассивным залогом и содержит множество излишеств. Перечисленные правила представляют собой слишком высокий стандарт, Оруэлл и сам это понимал.

Цель эссе была не в том, чтобы представить список строгих предписаний, а сподвигнуть авторов подумать о том, зачем и сколько слов они используют. Писатели должны постоянно спрашивать себя, действительно ли слова, которые они используют, понятны и необходимы. Ибо язык предназначен для выражения, а не для сокрытия истины.

Скрупулезный писатель в каждой фразе, которую он пишет, задает себе, по крайней мере, четыре вопроса:

  1. Что я хочу сказать?
  2. Какими словами это можно выразить?
  3. Какой пример или идиома сделают это понятнее?
  4.  Достаточно ли свеж этот пример, чтобы возыметь эффект?

И, возможно, он задаст себе еще парочку:

  1. Можно ли сказать это короче?
  2. Сказал ли я что-либо такое, чего можно было бы избежать?

Каждое слово, написанное Оруэллом, особенно в конце 1930-х и 40-х, использовалось для борьбы со злой силой того времени, а именно тоталитаризмом. Это было целью его жизни — защищать язык от тех, кто хотел бы «заставить ложь звучать правдоподобно и сделать убийство почетным».

Язык в Британии, писал Оруэлл, был неряшлив, потому что неряшливы были людские мысли. Первая Мировая война оставила Британию в состоянии контузии, амнезии и безнадежности. Британцы считали свою нацию декадентской и прогнившей, бледной тенью самих себя. То, что раньше было гордой и честной культурой, теперь сгорбилось над штыком. Предполагалось, что тому же последует и английский язык.

Но Оруэлл в это не верил. Язык, писал он — не продукт природы, связанный условиями времени. Наоборот, это инструмент, который мы можем использовать в своих собственных целях.

Человек может пить, потому что считает себя неудачником, а потом потерпеть еще большую неудачу потому, что он пьет.

Плохие привычки, вызванные нашими глупыми мыслями, могут быть устранены, порождая более чистые мысли и, в свою очередь, более чистый язык. Оруэлл утверждал, что упадок английского языка возможен только в том случае, если мы осознаем наше прогнившее состояние. Шесть правил Оруэлла требуют, чтобы писатель знал об этих искаженных изречениях, потому что они подчеркивают привычки, которые мешают ясному мышлению.

Он продолжает дискуссию, приводя несколько примеров. Вот сравнение хорошего английского и плохого английского:

Я возвратился и увидел под солнцем, что бегство не для быстрых, и битва не для сильных, и хлеб не для мудрых, и богатство не для разумных, и благосклонность не для искусных; но время и случай одинаковы для всех.

В данном отрывке используются сжатые, короткие, простые слова, понятные всем. Это немного устаревший пример, но идея и значение все равно понятны. Образы, изображенные в отрывке, живые, и они позволяют разуму ясно представить авторский замысел и цель.

Объективные размышления о современных явлениях заставляют сделать вывод о том, что успех или неудача не имеют тенденции быть соизмеримыми с врожденными способностями, но что значительный элемент непредсказуемого должен неизменно приниматься во внимание.

Оруэлл и сам признает, что этот пример — преувеличение. Тем не менее, и в гиперболе есть истина, и часто она необходима, когда пытаешься донести мысль так, чтобы ее поняли. Каждое слово здесь туманно и бездумно, не хватает точности, нет ни одного конкретного слова, всё абстрактно. Предложение избегает эмоциональной составляющей и является мешаниной из научных, технических и шаблонных слов, собранных воедино для придания шарма знания.

Какой из двух примеров выигрывает в качестве — очевидно. В первом примере слово выбирается исходя из представления происходящего, в то время как во втором примере слова просто подбираются по принципу «что проще совместить».

Наихудшее, что вы можете сделать со словами в прозе — подчиниться им.

* * *
Язык может заставить людей заплакать, развеселиться или покраснеть, он может петь песни и рассказывать истории, говорить правду и преподать урок. Язык может напевать рифмованную поэзию, дрейфовать в ритме и танцевать с огнями и звуками. Это превосходный дар — дар, о котором многие даже и не подозревают.

Язык силен, ибо он позволяет человеку высказать миру свою собственную историю и истину, но с таким даром приходит и долг, о котором мы должны помнить. Это осознание критически важно, если мы хотим избежать ужаса «Одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого».

Оруэлл стимулировал авторов быть понятными, общительными, простыми, сильными и целеустремленными. Непонятное, сложное, научное, пустое и бессмысленное письмо предает величайшую силу, данную нам Богом.

Великий враг понятного языка — неискренность. Если есть разрыв между реальными и заявленными целями, то инстинктивно прибегают к длинным словам и заезженным идиомам, как каракатица к извержению чернил.